Я поднял дымящийся конец жезла к небесам. В окружавшей нас темноте ерзали зрители.
–Это,– сказал я,– не наш дом. Эта земля принадлежит кисианцам и чилтейцам, и другим, имеющим здесь корни, но не нам. Мы здесь чужие. Нам нет нужды здесь оставаться. Нет нужды строить здесь свою жизнь. Нам нужно вернуться домой.
Гидеон не сводил с меня глаз, пока я говорил, и в последовавшей тишине не поднял свой жезл. Он вряд ли бы стал просто так сидеть и молчать, а значит, что-то задумал. Я проглотил комок паники.
«Я выиграю, потому что должен».
Я снова воткнул свой жезл в небо.
–Вы задаетесь вопросом, как же мы можем вернуться домой, если нас держат в плену, но теперь у нас есть лошади. И оружие. И их доверие. Два дня назад мы оставили половину чилтейской армии грабить Кой. Не было момента лучше, чтобы сразиться за нашу свободу, вместо того чтобы убивать незнакомцев, не сделавших нам ничего плохого.
Позади слышались невидимые шаги – Клинки вставали за моей спиной. Даже те темные силуэты, что я мог различить, смещались в мою сторону в знак согласия. Слушая наши речи, они будут голосовать ногами, молча вставая позади того, кого захотят поддержать. Раньше это казалось мне скучным по сравнению с поединком на саблях, но сейчас, когда я сидел здесь с жезлом говорящего в руке, меня мутило от страха.
Жезл Гидеона лежал у него на коленях, будто был ему совершенно не нужен.
–Нам нравится сражаться здесь,– продолжил я, разрезая протянувшуюся меж нами тишину,– но мы поклялись защищать наши гурты, не этот гурт, а гурты Торин, Яровен и Намалака, Охт, Инджит и Беджути. Наш долг – не строить и завоевывать, а кормить и защищать свой народ, и мы не можем исполнять его отсюда.
За мной встало еще больше Клинков, и слышать, как они собираются, было так же волнительно, как скакать в бой. Они слушали меня. Соглашались со мной.
Я закончил. Больше мне нечего было добавить, я опустил свою палку в третий раз и стал ждать. Гидеон смотрел на меня, неподвижный как статуя. В темноте двигались силуэты. Нетерпеливые движения перешли в шепот, но он все молчал. Я вдруг понял, что мысленно прошу его сказать что-нибудь, что угодно, только не признавать так легко поражение, поскольку, чем дольше он молчал, тем больше людей вставало у меня за спиной. Я не видел, сколько их там, но точно уже больше половины.
–Твои слова очень благородны, Рах,– наконец произнес Гидеон. Не звенящий выкрик, который достигнет самых дальних ушей, а мягкий ответ, ставший очень личным оттого, что он смотрел только на меня и ни на кого другого.– Мы так многого могли достичь вместе, ты и я, и я буду оплакивать несбывшееся.– Он положил палку на землю и, встав, заговорил громко, чтобы его мог слышать каждый Клинок.– В тебе есть пыл истинного предводителя, Рах э’Торин, но ты живешь в прошлом, которого больше нет. Ты почувствовал перемены, вы все их почувствовали, хоть и не желаете этого признавать. Было время, когда мы жили свободно, когда гуртам не требовались Вторые или Третьи клинки, поскольку нашей задачей была лишь охота. Потом города-государства решили, что лучше забирать наших лошадей силой, чем покупать их, забирать силой нашу землю, наш народ, ведь мы варвары. Мы выбрали иную жизнь, и это сделало нас хуже них во всем.
Гидеон начал расхаживать туда-сюда перед костром. Ему вообще не следовало вставать, не полагалось смотреть куда-либо, кроме как на другую сторону костра, но никто не остановил его. В темноте несколько человек перешли на другую сторону.
–Но нас не так-то просто победить, и тогда они посеяли в наших степях зло, которое пробирается в душу кочевников и превращает их в горожан. Оно пошло с наших гуртовщиков и старейшин, но добралось бы и до нас, если бы мы остались. Это зло не последовало…
–Если в степях зло, тем больше причин нам вернуться!– Я вскочил, схватив свой жезл.– Мы не можем забыть наши клятвы только потому, что битва становится трудной.
–И как ты предлагаешь сражаться с этим злом? Хочешь убить гуртовщика Торинов?
–Нет, я…
–Убить старейшин?
–Нет…
–А дети? Если они тоже проглотили эту ложь, что тогда?
Я встретился с ним взглядом, стараясь не смотреть, как в темноте некоторые Клинки меняют сторону.
–Нам нужно работать вместе, чтобы все исправить,– сказал я.– Чтобы победить зло.
–И как?
Я открыл и закрыл рот, не издав ни звука, и Гидеон улыбнулся. В уголках улыбки дрожала та же печаль, что наполняла мое сердце, то же понимание, что нам никогда не вернуть былого, никогда не смеяться вместе, не вспоминать старые добрые времена и не стоять рядом перед лицом грядущего.
–Я не знаю,– сказал я, и еще больше шагов ушли от меня во мраке.
–Поэтому нам придется построить все заново. Здесь и сейчас, где мы можем обеспечить левантийцам место в истории, превратить их в нечто большее, чем надоедливые варвары, с которыми ведут борьбу города-государства. Прошли те дни, когда мирная жизнь могла снискать нам уважение. Для этого больше нет места, такого места, где мы можем жить по старым обычаям, где более сильные соседи не будут нам угрожать. Это наш шанс.
Раздались одобрительные выкрики, все обычаи были пущены на ветер, и мне хотелось накричать на них, напомнить, что это все – не более чем мечта, а мы до сих пор пленники чилтейцев, но каждый раз, когда я открывал рот, слова тонули в шуме, и я понимал, что они ничего не изменят.
Только одно могло изменить их мнение. Я поднял свой жезл, будто копье.
–Вы не можете выбрать предводителем человека, который знал, что все, кто не захочет сражаться, будут убиты, и ничего не сделал!
Крики стихли. В свете костра лица обратились ко мне. Они смотрели и на Гидеона, пытаясь понять, что я только что сказал, пытаясь совместить эту мысль с его образом – то, чего не удалось сделать мне.
–Да,– сказал он, яростно взирая на меня сквозь дым.– Я это сделал и сделал бы снова, потому что, в отличие от тебя, умею принимать трудные решения. И в отличие от тебя я готов рискнуть всем ради будущего своего народа, даже если знаю, что это тяжким грузом ляжет на мою душу. Я готов принести жертву ради своего гурта. А ты не сделаешь этого даже ради друга.
Откровение, что не пошедшие с нами мертвы, должно было все изменить, должно было сместить баланс в мою сторону, но все больше мрачных фигур в ночи шли к нему.
–Вы что, меня не слышали? Первые Клинки Шетов и Третьи Клинки Намалака мертвы. Все раненые и больные тоже мертвы, и ваши седельные мальчишки и девчонки. Все мертвы. У вас было право знать, а у них было право выбирать, но Гидеон отнял эти права, потому что важнее было ублажать чилтейцев.
–Нет,– сказал он.– Они тут ни при чем. Я сделал это по той же причине, по которой мы в степях прощаемся с больными – потерять нескольких всегда лучше, чем потерять всех, как бы это ни было больно.
В его сторону зашелестели еще шаги, и он пинком отправил свой жезл в огонь, не собираясь больше ничего говорить.