–Давай. Я лучше сгорю.
Подошел Легус, мелодично приговаривая что-то, будто успокаивал перепуганного ребенка. Но его улыбка была жестокой, а походка хищной.
–Оставь ее!– сказал я, выдавливая слова из опаленного горем горла.– Если убьете нас всех, некому будет сражаться за вас!
Мальчишка перевел, перекрикивая нарастающий гул недовольства. Но коммандер Легус только рассмеялся. Его рука метнулась, будто жалящая змея, и сомкнулась на горле Дишивы.
Под грохот цепей тени Торинов и Яровенов рванулись вперед, но кандалы их остановили. Один из стражей обнажил меч, угрожая кровопролитием, но негодование нарастало. Легус кивнул своим людям и расстегнул штаны.
–Нет!– Я рвался в цепях, таща за собой Кишаву.– Нет! Остановитесь! Не надо!– Бесполезные слова, которые никто не поймет, но я все равно кричал, горючие слезы стекали по знакомым дорожкам на лице.– Вы называете нас варварами? С благословения какого бога вы можете творить такое? Остано…
В мою челюсть врезался кулак, и, ослепленный, я попятился. Рот заполнился кровью, но я выплюнул ее и рванул цепь, приковывавшую меня к земле, выворачивая запястья и пытаясь вытащить руки через отверстия, которые были слишком малы.
Солдаты отцепили Дишиву от бессвязно вопившего Кеки и пинком отбросили его с дороги.
Она сопротивлялась, но они придавили ее к земле, наступив на лодыжки и запястья. В свете факелов пот выступил у нее на лбу, каждый мускул напрягся, когда Легус разрезал завязки ее кожаной одежды.
–Нет!– Кандалы до крови врезались в мои запястья.– Нет! Остановитесь, животные! Я здесь капитан самого высокого ранга, это меня вы должны наказать! Скажи им, парень! Скажи!– Если он и сказал, я его не услышал за воплями своих Клинков, завывавших, как цепные волки.– Скажи им, что это меня нужно…
Дишива отвернулась, когда Легус набросился на нее, и ее унижение было для меня словно еще одним пинком. Слезы лились бесконтрольно, я не мог говорить, не мог думать. Они называют нас варварами, но сотворить такую жестокость, лишить кого-то гордости и чести… заставить оплакивать себя на глазах у всех…
Я упал на колени и, не смея нарушать ее горе, отвернулся.
Я был седельным мальчишкой, когда Гидеон потерял своего илонгу. Бедная лошадь свалилась с лихорадкой, и он в одиночестве сидел с ней, когда она умерла. Остальные сидели вокруг него, повернувшись спиной, давая ему силу своим присутствием, но не глядя. Неправильно вмешиваться в горе, которому нельзя помочь. Но пока он горевал, мы пели.
Мы пели смерти, болезни и боли, и, хотя всхлипы сотрясали мое тело, я возвысил голос, чтобы продраться сквозь крики, надеясь, что меня услышат. После нескольких строк другой голос присоединился ко мне, низкий и гортанный. Кишава. Вскоре и другие добавили свою силу к моей песне, а неподвижность к моему кругу. Вдали от дома, закованные как звери, мы возвышали голоса, чтобы боги могли запомнить этот момент, чтобы, когда душа Дишивы окажется на весах Моны, они знали, какую боль она вынесла при жизни.
Нас били, а мы пели. На нас кричали, а мы пели. Мы пели долго и торжественно, пока Легус, а за ним двое его охранников брали Дишиву на жесткой земле, и только когда они закончили, когда вышли из нашего круга, мы замолчали.
* * *
На следующий день мы продолжили идти. Никто не напевал. Никто не смеялся. Даже чилтейцы вели себя тихо, и день наполняли лишь шарканье шагов, звон цепей и стук копыт. День, в котором утро сливалось с вечером в тумане бесконечной жажды. Нет конца ни дороге, ни жаре, ни гнусу, ни голоду. Нет конца стыду. Рядом со мной Дишива так свирепо смотрела на дорогу, что та должна была воспламениться. Но мы все равно шли.
Шли, пока не достигли конца дороги и остановились у лагеря, непохожего на другие. Он был огромен, вместо обычного хаотичного скопления шатров и загонов шатры стояли ряд за рядом. В основном маленькие, но встречались и большие, разноцветные, с развевающимися на шестах флагами. Кроме того, там имелось несколько построек, ручей, и с нашей обзорной точки над дорогой виднелась большая огороженная территория под охраной сторожевых башен, заполненная совсем маленькими палатками.
Перемещаясь в толпе в поисках лучшего обзора, мы вглядывались в даль молча, будто всем отрезали языки, не только Кеке. А мне? Я попытался потрогать его, но не смог дотянуться.
–Нам здесь не место,– прошептал я, удивившись собственному хриплому голосу.
Мы подошли ближе, и звон цепей утонул в шуме лагеря. Чилтейские лучники недобро наблюдали за нашим приближением, но, когда нас провели сквозь ворота в ограде, кто-то произнес левантийскую приветственную молитву.
–Из каких вы гуртов? Где ваши капитаны?– окликнул голос.– Погодите, вы сказали Торин? Амун! Хими! Истет! Где…
Сквозь грязную толпу проталкивался левантиец, и, несмотря на другую одежду и новые шрамы, я безошибочно узнал брови домиком кровного брата Гидеона.
–Сетт.
–Рах.– Он обхватил меня руками. Пот, раны и все остальное.
Сетт отпустил меня, принюхиваясь.
–От тебя воняет,– сказал он и осмотрелся в поисках остальных моих Клинков.– Кишава. Йитти. А где Эска?
–Я его убил.
Он только хмыкнул в ответ.
–Орун?
–Его убили чилтейцы.
Сетт редко улыбался, но сейчас стал еще более мрачным. Он жестом пригласил нас следовать за собой, бросив взгляд за мое плечо на коммандера Брутуса, ехавшего позади.
–Где Гидеон?– спросил я.
–Уехал. Но он придет к тебе, когда вернется. Пошли, они снимут цепи, когда вы попадете во внутренний лагерь.– Сетт повернулся к Дишиве.– Яровен?
Она приветственно сложила кулаки, насколько могла.
–Я капитан Дишива э’Яровен, Третьи Клинки.
Гордость в ее голосе была осязаемой, несмотря на хрипоту.
–Видать, дела идут совсем худо, если даже Третьи Клинки Яровен изгнали.
–Хуже, чем я могла себе представить.– Мрачное лицо состарило Дишиву на несколько лет.– Миссионеры начали красть детей. Они думали, что мы не заметим, поскольку забирали только тех, у которых, по их мнению, не было семьи. Гуртовщица Визи вздернула миссионеров и оставила на съедение птицам, но городским это не понравилось. Зимние набеги были жестокие и безжалостные. Гуртовщица умерла, и когда… когда старейшина Онокк занял ее место, он приказал отдать миссионерам наших лошадей в качестве возмещения их обиженному богу.– Она сплюнула наземь.– Мы отказались.
Сетт вздохнул.
–Я слышал много подобных историй. Похоже, нам стоит больше бояться миссионеров из городов-государств, чем их армий. Было время, когда они просто жили на краю степи, не мешая нам, но те дни давно прошли. Все они желают теперь стать империями.
Мы вошли во внутренний лагерь, где трава уступила место грязи, шатрам и группам таращившихся на нас чилтейских солдат. Они отрывались от своих азартных игр и толкали друг друга, указывая на нас и перешептываясь. Один что-то выкрикнул. Другие засмеялись.