–Что случилось?– Ее глаза блеснули.– До меня дошли слухи, которые мне не нравятся, Мико. Слухи, которые ставят нас всех в очень опасное положение. Твоя преданность брату восхищает, но если он и в самом деле ускакал на север и напал на доминуса Лео Виллиуса, когда тот пересек границу, ты должна мне сказать.
От моего лица отлила вся кровь.
–Полагаю, в ответе нет нужды. Тебе следует носить маску, Мико, лицо тебя выдало.
–Я не знаю, что он планировал,– прошептала я, оглядываясь на дверь.– Он просто не хотел, чтобы его величество убил его или отослал. Он хотел что-то предпринять именно здесь, где имя Отако так много значит. Я умоляла его подождать, вести себя осторожно, но он меня не послушался.
–А теперь он во всем признается и нас всех убьют.
–Все уже знают.
–Знание и признание – не одно и то же,– прошипела она, выплевывая слова, как змея.– Ты когда-нибудь задумывалась об этом? Ты думала о том, как Кин ответит на открытую угрозу, что род Катаси может возродиться?
От ее яростных слов я почувствовала себя маленькой дурочкой, но она не стала больше меня отчитывать, а в изнеможении повалилась обратно на подушки.
–Мне следовало подарить ему наследника, как бы это ни было противно. А теперь уже поздно, слишком поздно.– Ее губы задрожали от легкого смеха, иглы в руке качнулись, как тонкие деревца во время бури.– Теперь мои собственные дети разрушат все, что я с таким трудом создала. Вот Дариус посмеется.
–О чем вы, матушка? Вы же говорили, что Танаке следует оспорить притязания его величества на трон.– В коридоре послышались голоса и шаги, и потому я понизила голос до едва слышного шепота: – Мне не хотелось прибегать к силе, но, если другого пути нет, нужно призвать сторонников Отако сражаться за него и…
–За него должны были сражаться не кисианцы!
Ее слова прозвучали как пощечина. Я окаменела, внезапно поняв, какой была дурой. Глупая долговязая девчонка, вообразившая, что играет в большую игру. Неудивительно, что посол так веселился.
–Чилтейцы,– догадалась я.
В гостиной лекарь Кендзи объяснял кому-то, что ее величеству необходим покой, но я не могла отвести от нее взгляда, не говоря уже о мыслях.
–Я думала, вы просто уговариваете меня смириться с желанием его величества выпроводить меня после событий на Поле Шами, но… На самом деле это вы хотели выдать меня за Лео Виллиуса. Это цена за чилтейскую армию, которая поможет вам завоевать Кисию?
Я накрыла губы трясущейся рукой, не зная, плакать мне или смеяться. Матушка снова выпрямилась и протянула руку.
–Мико, пожалуйста, послушай…
Я в оцепенении покачала головой. Голоса снаружи стали громче.
–Я настаиваю,– говорил лекарь Кендзи.– Одного посетителя более чем достаточно.
–Мико, однажды ты поймешь, что ничто не происходит в точности так, как нам хотелось бы. Приходится идти на жертвы и принимать трудные решения…
Дверь раздвинулась. Через порог склонился слуга в одежде императорских цветов, а позади него маячил хмурый лекарь Кендзи.
–Ваше величество, пожалуйста, простите за вторжение. Его величество шлет свои наилучшие пожелания и надеется на ваше скорейшее выздоровление. Он требует, чтобы принцесса Мико немедленно явилась к нему.
Матушка набрала в грудь воздуха, чтобы выпроводить слугу, закричать на него и осыпать проклятьями, но выдохнула и рухнула на подушки. Она впилась в меня пронизывающим взглядом, но я на нее не смотрела, не приняла предупреждение, которое она так отчаянно старалась внушить. Я лишь поклонилась, как положено кланяться императрице, и вышла.
* * *
По углам темной прихожей стояли шестеро императорских гвардейцев, а еще двое – по обе стороны дверей в тронный зал. Ни одного из сторонников матушки – ни генерала Рёдзи, ни капитана Хана, только статуи со свирепыми лицами, закутанные в алый шелк и сжимающие в руках изгиб смертоносной стали.
Ощутив острый стыд из-за того, что на мне лишь халат, я не смотрела никому из них в лицо и стояла перед резными дверями, как потерянное и напуганное дитя, пока они не распахнулись.
Когда через витражные окна не лился дневной свет, окрашивая тронный зал алым, в нем было темно, а черный пол сливался с ночным сумраком. Единственный фонарь на помосте отбрасывал мерцающие тени, а тень сидящего на троне императора протянулась до противоположной стены. Я сделала глубокий вдох и шагнула в зал, шлепки моих сандалий по полу отдавались эхом, пока я шла до Плиты смирения. Я опустилась на колени и поклонилась.
–Поднимись, девочка,– сказал он, и голос раскатился по огромному пустому залу.
Единственный фонарь освещал половину покрытого шрамами лица, но, хотя я застыла в ожидании, император на меня не смотрел. На подлокотнике трона примостилась доска для игры в Кочевников, и он с приглушенным щелчком передвинул фигуру.
–Мне всегда плохо спалось.– Он осмотрел фигуры – свои и невидимого соперника.– Много лет назад у меня был министр, который играл со мной всю ночь, но теперь я предпочитаю играть в одиночестве. Он вечно выигрывал.
Император наконец поднял голову, и я наткнулась на его тяжелый взгляд.
–Подойди ближе, девочка.– Он поманил меня к себе.– Сядь рядом.
На помосте я стояла только раз в жизни. Однажды в детстве мы с Танакой холодной зимой пробрались в тронный зал. Он был залит красным светом, словно кровавым туманом. Я хотела уйти, но Танака не желал. Он не остановился у Плиты смирения, а залез на помост и уселся на твердое лакированное сиденье Алого трона.
Тогда я перепугалась, а сейчас окаменела от ужаса, при каждом шаге ожидая, что гвардеец схватит меня за руку и потащит обратно. Но никто этого не сделал. Ни на первом шаге, ни на втором, ни когда я вскарабкалась на помост и подошла к его императорскому величеству почти вплотную. Когда я заколебалась, он указал на матушкину кушетку рядом с троном, и, постаравшись не перевернуть игральную доску, я опустилась на жесткий шелк.
Он передвинул фигуру и снова осмотрел доску. Долгое время мы сидели молча, и с подступающей к горлу тошнотой я прокручивала в голове все возможные причины вызова. Может, если я просто тихонько посижу и выкажу ему уважение, то выйду отсюда целой и невредимой.
Наконец, он перевернул короля своего невидимого оппонента, завершив партию, и обратил свой единственный лишенный ресниц глаз на меня. Пустая глазница, казалось, всматривается в меня столь же пристально.
–Ты не похожа на свою мать,– сказал он, и в его словах слышался намек на разочарование.– Как и на отца. Ты необычное создание, как будто тебя сотворили прямо из первородной грязи Отако.
Мои щеки вспыхнули.
–Как меня только ни называли, но «грязь», наверное, худшее из прозвищ,– выплюнула я слова, прежде чем успела придумать более подходящие.
И как же мой план сидеть тихонько и обращаться с ним почтительно?