—Что случилось дочка?
—Мне нужно домой, к маме.
—К маме?— с удивлением спрашивает Петр Михайлович.
—Она тяжело больна, ее дни сочтены. Мне нужно ее увидеть. Она моя мать, как бы там ни было..
—Конечно-конечно, поезжай.
—Папа, она вся горит! Потрогай ее.
—Я… вызову такси.
—Господи! Ну куда ты в таком состоянии?
—Я должна поехать, иначе я никогда не прощу себя.
—Я отвезу тебя.
—Не стоит, у вас гости, пожалуйста, ничего не отменяйте из-за меня.
—Как это? Я так не могу!— упрямо спорит Петр Михайлович,— тебя отвезет мой водитель.
—Я буду волноваться,— говорит Злата и тянет меня за руку наверх по лестнице,— ты примешь горячий душ, переоденешься, я тебе сделаю терафлю, потом отпущу.
—Злат..
—Никаких Злат. И не стой подолгу на улице! Простынешь, если уже не простыла!
После горячего душа озноб покидает мое тело. Я надеваю теплые джинсы с начесом и теплый вязанный свитер, спускаюсь вниз, где меня уже ждет Злата с кружкой лекарства.
Всю дорогу я плачу, маленькими солеными слезами. В горле першит, боль давит на грудную клетку, я не могу успокоится. Водитель то и дело смотрит в заднее зеркало и спрашивает все ли со мной в порядке?
Злата и Петр Михайлович периодически звонят водителю, спрашивают обо мне. Потом на телефон мне приходит смс от Златы:
Все таки, мне надо было не слушаться тебя и поехать с тобой!!!
Когда она ставит восклицательные знаки в конце предложения, тем более три, это значит она кричит.
Я долго стою перед воротами в когда-то родной дом и не смею шагать вперед.
—Я подожду вас здесь,— говорит вдруг появившийся ниоткуда водитель.
—Не стоит, спасибо вам большое.
—У меня приказ не оставлять вас здесь. Я подожду вас, когда закончите, отвезу обратно.
—Не стоит меня ждать, правда,— отвожу от него взгляд, смотрю на знакомую калитку, такого же цвета, как три года назад,— Я не знаю, как скоро освобожусь,— отвечаю и открываю скрипучую калитку.
Глава 40
Родной двор возвращает меня в прошлое.
Старые качели, осыпанные снегом, качаются и скрипят, висят там же. И велосипед Самира, все стоит на своем месте. Правда сейчас он навряд ли сможет прокатиться на велосипеде, потому что вырос с них. Наш с ним волейбольный мячик, сдутый, лежит под снегом. Ничего не изменилось, даже старая лавочка на своем месте.
Слезы текут по лицу ледяной дорожкой. Мороз и ветер усилился, вечерами становится еще холоднее. Я осматриваю двор, наш с Самиром детский смех, наши детские шуточки, споры и обиды звоном отдаются в ушах. Боже, как же хочется вернутся в детство! Такое беззаботное, безобидное.
Но увы…
Самир выходит в одной футболке и бежит в мою сторону:
—Ты приехала?— обнимает,— я знал, что ты приедешь. Не зря ждал.
—Я не смогла бы не приехать.
—Отец ждет. А вот мама…
—Мама не ждет?
—Я не сказал ей, что встретил тебя. Боялся расстроить ее, если бы вдруг ты не приехала. Пошли, зайдем внутрь.
—Мне так страшно…
—Не бойся… ты чего,— Самир дрожит от холода, это и заставляет меня шагнуть в дом,— это твой дом тоже! Ничего не изменилось,— дрожащим голосом говорит брат, помогая мне снять куртку и платок,— только ты изменилась,— смотрит с восхищением, чем придает мне уверенности шагать вперед.
В гостиной узнаю нашу вредную соседку, так по-хозяйски расиживающую на диване с чашечкой чая на руках.
—Она каждый вечер приходит навещать маму,— шепчет на ушко брат. Я киваю и здороваюсь.
—Оо!— отзывается тетя Самира,— явилась распутная девица!— смотрит с презрением,— да еще и в таком виде,— ставит чашку на стол, открывает рот, чтобы еще съязвить, да только не успевает.
—Вы на свой вид посмотрите, а ее не трогайте!— Самир крепче сжимает мою руку.
—Где ты видела мою распущенность?— я смелею после слов брата,— аа??? Отвечай, где ты видела мою распущенность?
—Еще и язык остренький появился! Руку подай — откусит по локоть!— все не угомонится тетя Самира.
—Не смей трогать мою дочь!— тело покрывается мурашками, когда за спиной слышу голос отца. Слезы застывают на глазах, мне страшно перевернуться назад,— Асият?— произносит дрожащим голосом, а потом уверенным,— Дочка!
—Я лучше пойду,— говорит тетя Самири встает с места,— завтра приду.
—Не стоит себя утруждать,— отвечает отец,— больше, чтобы ноги твоей не было в моем доме!— тетя Самира ворча под нос, чтобы мы неблагодарные уходит,— обнимешь?
Конечно, обниму! Разворачиваюсь и кутаюсь в любимых объятиях.
—Дочка!— голос отца становится мягким и любящим,— как же я скучал!
—Я тоже очень скучала… правда думала, вы меня никогда не примете… не простите,— голос все также дрожит, я вся дрожу.
—Тебе холодно? Замерзла? Покушаешь?— спрашивает папа.
—Нет,— смотрю на Самира, потом на отца,— не голодна. Я хотела бы увидеть маму.
—Мама спит,— говорит папа, грустно опуская глаза,— пойдем, присядем, думаю нам есть о чем поговорить.
—Я все-таки сделаю нам чай,— говорит Самир и идет на кухню, я порываюсь следом, но отец задерживает.
—Он справится.
Только сейчас я отсматриваю нашу гостиную. Ничего не изменилось, все та же мебель, занавески и ковры на полу. Только как-то не людно стало, тускло.
—Я знаю, вы ждете от меня очень многого..
—Нет. Только то, за что ты так с нами поступила? Почему исчезла ничего не объяснив?
—Я…
—А вот и чай,— громко говорит Самир и ставит поднос на стол,— с твоим любимым малиновым вареньем. Я сам его варил!— я улыбаюсь и опускаю глаза.
—Мы ждем Асият…
—А разве мама вам ничего не рассказала?— хоть я и знаю, что ничего не рассказывала, но я должна знать точно.
—Самир…— я вздрагиваю, когда слышу мамин тихий голос.
—Мама проснулась…— говорит Самир и встает со своего места. Я иду с ним, следом и папа.
—Асият? Дочка?— мама лежит на кровати, укрытая белоснежным одеялом, только вот в комнате пахнет лекарствами.
Я смотрю на маму и не знаю. Лицо стало желтого цвета, губы посинели, глаза углубились и потускнели. Она очень похудела и постарела. Морщин стало больше и глаза… печальные.
Боже! Что сделала с мамой болезнь, страшно смотреть!
Но мне ни капли не больно. Почему?