Гиностемма - читать онлайн книгу. Автор: Катерина Крутова cтр.№ 7

—ТушЕ!— улыбнулся Рейнар, поднимая ладони в примирительном жесте.— Приятно, когда красивая девушка еще и умна. Веришь или нет, я был вынужден разыскать тебя. Повилики в опасности, как и весь мир.

Настал черед Полины изумленно выгибать бровь.

—Его зовут Карел Кохани, и он родился более полутора веков назад, но с тех пор сменил множество имен и личин. Как и все потомки Повилики, наделен особой силой, встречая истинную любовь, мужчины в нашем роду даруют возлюбленной долгую жизнь. К сожалению, его избранницей оказалась замужняя дама с этой картины,— Рейнар махнул в сторону полотна.

—Мадам Барвинок,— Полина кивнула.— Повилики не могут изменить своему господину и не способны любить.

—Не знал этого,— Рейнар задумался, и после недолгой паузы спросил: — насчет любви — серьезно?

Девушка пожала плечами:

—Так принято считать. Однако, моя мать определенно любит отца.

—В чем бы не крылась причина, чувства оказались невзаимны,— продолжил Гарнье.— Наш родственник стал буквально одержим Викторией Ларус. Вот, посмотри.

Новый блокнот, на сей раз с множеством рисунков, лег в руки Полины. Карандашом и тушью, углем и акварелью на каждой странице проступал образ одной и той же женщины. Нежный и романтичный на первых листах он становился все мрачнее и непристойнее к финалу. На последних эскизах нагое, обвитое барвинком тело горело в огне, висело распятое на кресте, истерзанное и мертвое сливалось синью с лепестками могильной фиалки * (одно из названий барвинка). Но страшнее рисунков оказались чувства: ладони Полины жгло, точно блокнот был углем, вытащенным из горящего камина. Темная, мрачная отрава проникала под кожу, струилась по венам, стремилась к сердцу. Нечто тяжелое и неотвратимое надвигалось на сознание извне. Голос Рейнара становился глуше, с трудом проникая сквозь вязкую накатывающую волну сторонней силы.

—Сила, призванная сохранять и оберегать любимую, переродилась в мрачную разрушающую тягу, но даровала носителю невиданное долголетие, почти бессмертие. Родной брат пытался воззвать к его разуму и светлому началу, но был безжалостно убит. Эта смерть стала точкой невозврата. С тех пор для Карела ни осталось ничего святого, человеческая жизнь утратила для него ценность, а Повилики стали объектом пристального внимания. Не получив одну из вас, он захотел всех. В своем исследовании я смог проследить его путь до твоего родного города. Тридцать лет назад он нанес визит в салон татуировок, принадлежавшей твоей тете, а спустя пару дней она с мужем разбилась в авиакатастрофе.

Полина вскрикнула — от приступа бесконтрольного ужаса, сжавшего горло, и от понимания — неизвестный художник помнил Полин — ее тезку, старшую сестру матери. Сквозь пелену пугающих образов на миг проступила смуглая девушка с татуировкой плетистой белой розы. Сомнений не осталось — в авторе рисунков тек сок Первородной Повилики, вот только он не пьянил подобно вину, а прожигал душу едкостью уксуса.

—Вряд ли совпадение случайно. Сопоставив факты, я принялся искать в сети информацию о родственниках погибшей, так вышел на тебя и увидел клематис из предсказания на фото. Ты та, кто остановит зло.

—Но… как?!— голос девушки дрожал и хрипел, слова давались с трудом, ладони тряслись и горели. Книга в руках вытягивала силы и порабощала разум. Полина пыталась подчинить видения родовому дару, прорваться в память художника, увидеть, кто скрывается за пологом темноты, но вязла, тонула в бездне чужой души, давно лишенной искры спасительного света. На грани истерики, ощущая текущие по щекам слезы, выдавила: — Как я могу кого-то остановить?! Проткну кистью или забросаю тюбиками с краской? Я обычная студентка!

—Не знаю,— Рейнар грустно улыбнулся и смущенно взъерошил волосы.— Я просто хотел тебе все рассказать. И… ты — не обычная девушка. Ты — Повилика.

Остатки воли покинули Полину, и она шагнула в черную пропасть, сжимая в ладонях мучительно обжигающий альбом.

* * *

Над Пер-Лашез* (кладбище в Париже) издевательски яркое, нестерпимо палящее солнце. Оно слепит и без того сожженные, затуманенные слезами глаза. Супруги Ларус, вместе до гробовой доски, рука об руку в болезни и в здравии, так, как я теперь не могу даже мечтать. Могильный холод принял в свои объятья ту, что навсегда пустила корни в моем сердце.

«Здесь покоится капитан Арчибальд Ларус, любящий муж и отец, и его верная жена Виктория» — гласит надпись на мраморной плите. Молодые побеги барвинка уже стремятся скрыть от чужих глаз даты рождения и смерти. «19 декабря 1875 — 24 июля 1935»,— я опоздал на месяц. Август высушил траву вдоль кладбищенских тропинок и перечеркнул душу звездопадом несбывшихся желаний. Поддайся я своей губительной тяге на несколько недель раньше, и безутешная вдова месье Ларуса могла бы сейчас рядом со мной рыдать над могилой супруга. Моей любви хватило бы на нас двоих. Но никогда больше не взглянуть мне в печальные серые глаза, из года в год отвечающие отказом, не поцеловать маленькую ладонь в темной лайке* (тонко выделанная кожа) перчатки, не ощутить тонкий аромат цветов…

—Месье?— низкий прокуренный голос выдергивает из переливания страданий по сосудам памяти. Не сразу фокусирую взгляд на стройной моложавой женщине в чрезвычайно облегающем и вызывающе ярком для кладбища наряде. Узнаю незнакомку мгновенно: у нее скуластое лицо отца с крупными, несколько грубыми чертами, отливающие огнем каштановые волосы и золотисто-карие глаза с хитрыми зелеными искрами; передо мной дочь Арчибальда и Виктории. Последний раз я видел ее лет тридцать назад, когда малышка бегала по палубе «Альбатроса» и тыкала пальцем в облака, нарекая их фантастическими животными или сказочными растениями. Разумеется, стоящая напротив с гордой осанкой профессиональной танцовщицы меня не помнит. Хотя внешность моя с тех пор не изменилась — лишь волосы коротко обрезаны по моде, подбородок выбрит, да в новом костюме пафос уступил место свободе движений.

—Я давний друг вашего отца.

—Друг отца, рыдающий над могилой его жены?— она скептически выгибает бровь, и я отдергиваю пальцы, все это время бездумно обводящие выдолбленное в камне имя «Виктория».

—Мои соболезнования, мадам. Такой удар потерять одного за другим обоих родителей,— склоняю голову в поклоне, чтобы скрыть последние слезы из раскрасневшихся глаз. Но женщина принимает сочувствие холодно и выдает фразу, заставляющую меня, забыв приличия, сверлить ее взглядом.

—Если она была вам так дорога, могли бы и поспешить. Стали бы новым господином и продлили жизнь моей мягкосердечной матушки.

Откуда эта дама знает о моих способностях?! Но не успеваю даже осмыслить вопрос, как получаю хлесткое:

—Оставьте меня, месье. Горе не терпит посторонних, а вы уже достаточно выпестовали свою скорбь.

Обозначаю прощание сдержанным поклоном и удаляюсь, провожаемый подозрительным взглядом. Но как только дорожка делает поворот за чей-то фамильный склеп, а куст рододендрона скрывает фигуру — поворачиваю назад. Теперь я крадусь, позволяя траве вспомнить мягкую сочность поздней весны, прошу деревья шелестом скрыть звук шагов, заставляю бересклет раскинуть ветви и спрятать меня от чужих глаз. Но, подойдя близко, тут же чувствую стыд — женщина стоит на коленях у могилы родителей. Я здесь неуместен и чужд, как годы назад при жизни Виктории, так и теперь после ее смерти.