И, подумав так, я закрыл окна и ставни и покинул особняк Ил-Марш в сгущающихся ноябрьских сумерках.
Заблудившийся экипаж
Выйдя из дома, я быстрым шагом направился по тропинке, усыпанной гравием. Вокруг стояла такая тишина, что слышны были только мои шаги, но даже они стихли, когда я пошел по траве в сторону насыпной дороги. В небе надо мной кружили запоздалые чайки, возвращавшиеся в свои гнезда. Пару раз я оглянулся, опасаясь, что женщина в черном будет преследовать меня. Но к тому времени я почти полностью убедил себя, что по другую сторону от кладбищенской стены наверняка находился какой-нибудь склон или впадина и, возможно, там стоял дом, скрытый от посторонних глаз. К тому же в подобном месте перемена освещения может сыграть злую шутку, а я даже не попытался найти укрытие, просто осмотрелся по сторонам, ничего не заметив. Наверное, так оно и было. И я постарался больше не вспоминать о странной реакции мистера Джерома после того, как утром я сказал ему про женщину.
Насыпная дорога была все еще сухой, когда я ступил на нее, однако я заметил, что вода слева от меня медленно и бесшумно начала подниматься. Мне даже стало любопытно, насколько глубоко дорога уходит под воду во время прилива. В такой спокойный вечер я располагал достаточным временем, чтобы пройти по ней, не подвергая свою жизнь опасности. Правда, теперь, когда я шел пешком, расстояние казалось мне куда внушительнее, чем во время поездки на двуколке Кеквика, к тому же впереди, в самом конце, дорога сливалась с серым мраком. Никогда прежде я не ощущал себя таким одиноким, маленьким и незначительным по сравнению с простиравшимся передо мной бескрайним простором. То равнодушие, с которым встретили меня небо и вода, вызвали во мне неприятное состояние задумчивости и желание пофилософствовать.
Несколько минут спустя (не могу сказать точно, как много времени прошло) я отвлекся от своих размышлений и понял, что едва могу рассмотреть что-либо на расстоянии вытянутой руки. Обернувшись, я с ужасом обнаружил, что особняк Ил-Марш исчез из виду, и вовсе не из-за вечернего сумрака, а вследствие густого тумана, который клубился над болотами и окутывал все вокруг: дом за моей спиной, конец дороги и местность впереди. Туман напоминал влажную, липкую паутину, тонкую и вместе с тем невероятно прочную. По запаху и вкусу он отличался от грязно-желтого лондонского тумана, неподвижного и удушающего, этот же имел привкус морской соли, казался легким, бледным и быстро проносился передо мной. Туман сбивал столку, дразнил меня, щекотал, словно в нем были спрятаны миллион пальцев, он то нависал надо мной, то проносился дальше. Мои волосы, лицо и рукава пальто стали мокрыми от влаги. Но главное — туман появился неожиданно, он запутал меня и лишил ориентиров.
Вскоре я снова медленно двинулся вперед, собираясь выйти на безопасную проселочную дорогу. Но довольно быстро понял, что могу сбиться с пути, сойти с насыпной дороги и бесцельно бродить здесь всю ночь. Самым очевидным и разумным решением казалось возвращение назад: было необходимо дождаться, либо пока туман рассеется и дом снова будет виден, либо приезда Кеквика, который заберет меня. Не исключено, что оба эти события могли произойти одновременно.
Обратная дорога напоминала кошмар. Я шел очень медленно, опасаясь в любой момент угодить в болото или в поднимающуюся воду. Если бы я решил осмотреться по сторонам, проносившийся мимо туман снова сбил бы меня с толку, поэтому я ковылял и молился, чтобы побыстрее добраться до дома, который оказался гораздо дальше, чем мне думалось. Затем, где-то среди тьмы и клубящегося тумана, я услышал звук, от которого у меня отлегло от сердца: далекий, но легко узнаваемый стук лошадиных копыт, грохот колес и поскрипывание экипажа. Значит, Кеквика не смутил туман, он привык ездить по насыпной дороге в темноте. Я стоял и ждал, когда появится фонарь, и уже собирался крикнуть и таким образом обнаружить свое присутствие, чтобы он случайно не наехал на меня и не столкнул в канаву.
Затем я понял, туман, должно быть, искажает звуки, так как экипаж, который я услышал, по-видимому, находился дальше, чем мне показалось вначале. И ехал он не ко мне, не по насыпной дороге, а к болотам. Я пытался определить, в какую сторону дует ветер, однако воздух был неподвижен. Я повернулся, но в этот момент звук стал стихать. Окончательно сбитый с толку, я стоял и ждал, пытаясь понять, что происходит там, в тумане. То, что я услышал в следующий момент, напугало меня и наполнило мое сердце леденящим ужасом, хоть я даже не сразу осознал случившееся. Скрип колес становился все тише, пока не смолк совсем, а затем из болот донесся странный чавкающий звук, словно что-то засасывало под воду, и тут же раздалось пронзительное, отчаянное ржание лошади, а потом крик — испуганный вопль, смешанный с рыданиями; мне было трудно разобрать, что именно кричали, но я понял, кричал ребенок, маленький ребенок. Я стоял совершенно беспомощный в тумане, который клубился передо мной и скрывал все, что происходило вокруг. От страха и растерянности на глаза у меня навернулись слезы. Теперь я уже не сомневался, что именно услышал. Зловещий стук копыт и шум колес повозки, которая везла ребенка и сопровождавшего его взрослого — скорее всего это был Кеквик, — а затем крики о помощи, которые все не стихали. Вероятно, возница сбился с пути, экипаж заехал в болота, и теперь его затягивало в трясину и накрывало поднимающейся водой.
Я закричал, насколько хватило сил моим легким, затем бросился было вперед, но остановился, ибо ничего не видел и вряд ли мог как-то помочь. Я не мог пойти через болото, а даже если бы мне это и удалось, шансы отыскать повозку и помочь ее пассажирам равнялись нулю. Я лишь подверг бы опасности себя и сам оказался на дне трясины. Единственное, что я мог сделать, — это вернуться в особняк Ил-Марш, зажечь лампы во всех комнатах и попытаться подать сигнал из окон, надеясь вопреки всему, что кто-нибудь из местных жителей увидит его подобно свету маяка.
Содрогаясь от страшных мыслей, крутившихся в голове, я представил себе несчастных людей и животное, которым я ничем не мог помочь и которые медленно погружались в трясину и захлебывались водой и грязью. Я совершенно забыл о своих страхах и разыгравшемся воображении, которое тревожило меня всего несколько минут назад, и сосредоточился на дороге. Нужно было как можно скорее добраться до дома целым и невредимым. Вода поднялась уже достаточно высоко, но я лишь слышал ее журчание: туман был очень густым, а ночь — темной. Я облегченно вскрикнул, когда снова почувствовал твердую почву под ногами, и вскоре гравий затрещал у меня под ботинками. Спотыкаясь, я вслепую добрел до дома и нащупал дверь.
Позади меня, на болоте, снова воцарились тишина и спокойствие, как будто лошади и повозки не было и в помине. Только слышался слабый плеск воды.
Очутившись в доме, я добрел до стула, стоявшего в темной прихожей, сел на него, поджав ноги, закрыл лицо руками и разразился беспомощными рыданиями. Лишь в этот момент я полностью осознал, свидетелем какого происшествия я только что стал.
Не знаю, сколько времени я просидел там, объятый страхом и отчаянием. Но через некоторое время я сумел собраться с силами, встать и зажечь в доме все светильники, находившиеся в исправном состоянии. Они тускло светили, и в глубине души я прекрасно понимал, как невелика возможность, что неяркий свет от нескольких ламп будет виден сквозь туман, даже если кто-то и заметит вдали их слабый отблеск. Но я должен был хоть что-то предпринять, а ничего другого в голову мне не пришло. Завершив работу, я почувствовал себя немного лучше. Затем я стал рыться в сервантах, буфетах и кухонных шкафах, пока наконец в одном из них, в углу столовой, не нашел неоткупоренную бутылку бренди тридцатилетней выдержки. Я открыл ее, нашел стакан и щедро налил себе. Для человека, только что пережившего сильное потрясение, эта доза казалась вполне уместной, несмотря на то что с последнего приема пищи прошло уже несколько часов.