Я инстинктивно закрыла собой объявление от Лены Горчаковой. Ей лучше не видеть фотографию и не думать о пропавшей девочке, с учетом двух своих девочек, оставшихся дома без ее пригляду. Я-то хоть держалась, целых полдня не поддаваясь искушению услышать в трубке родной голос Хрюндика (вот доедем, тогда и наберу его), а Ленка уже раз пять позвонила каждой из дочек с вопросами, что они делают, где находятся, тепло ли оделись и что ели в течение дня. Девчонки раздраженно визжали в ответ, и было ясно, что они ждут не дождутся, когда мамочка выедет из зоны действия сети.
Мой маневр удался, ни Лена, ни Горчаков объявления не заметили, зато сама я, терпеливо стоя с раскинутыми руками, пока плотная темнокожая секьюрити бесстрастно ощупывала меня с ног до головы щекотными ладошками, и потом, уже устроившись в тесном самолетном кресле, никак не могла отделаться от мыслей про девочку по имени Шарлин, приехавшую на Лазурный берег с родителями, или со школьными товарищами, чтобы провести каникулы, посещая музеи или бродя по полосе прибоя… И не вернувшуюся с этой полосы. Почему-то мне казалось, что она пропала ночью, уйдя из отеля, чтобы посмотреть, как звезды отражаются в зеркальной морской глади. Я уже напридумывала, что девочка ушла не одна, наврав родителям, будто собирается прогуляться с подружками, а на самом деле ее, нетерпеливо пританцовывая, ждал за углом отеля недавний приятель — худой высокий парнишка чуть постарше ее самой, с едва пробившимися усиками и горящими черными глазами, неотразимый местный французик с холмов Ниццы, прирожденный искатель приключений… Что произошло дальше, моя отпускная фантазия отказывалась представить. Все-таки я еду отдыхать, а не расследовать, как тутошняя шпана хулигански убила юную англичанку, или выяснять, где ее прячут французские вымогатели, избитую и сломленную, чтобы срубить легкие преступные деньги выкупа. Да и слишком много времени уже прошло — больше двух месяцев, чтобы надеяться на то, что девочка жива.
А в остальном долетели без всяких приключений. Возле маленького, уютного аэропорта Ниццы нас ожидало большое такси-микроавтобус, за рулем которого сидел плотный усатый француз средних лет — доверенное лицо владельца арендованной нами виллы. Мы загрузили наш багаж (две скромные сумки на две семьи — Горчаковых и нашу с доктором Стеценко, и три увесистых чемодана Регины — «Вы что думаете, я два дня подряд в одном и том же не хожу») и полетели вдоль совершенно киношного побережья к холмам, опоясывающим Лазурный берег. Здравствуй, Ницца!
Солнце светило тут уже совсем по-летнему, и я сразу поняла, что промахнулась с подбором гардероба. Я, конечно, не Регина, но к поездке готовилась в меру своих возможностей. Просто, когда собираешься в дорогу под завывания северного ветра, а в окно шлепается мокрый снег, трудно представить, что где-то настолько тепло, что надо бы вытащить из чемодана свитер и сунуть туда босоножки. Но даже это не омрачило встречу с югом Франции. Подставив лоб ветру, я мчалась навстречу тому миру, про который в детстве смотрела кино с Бельмондо и читала русских классиков. Сразу видно, что здесь что-то такое есть — в воздухе ли, в нежно-бирюзовой морской воде, или в палевых скалах над побережьем, что пробуждает в человеке мощные творческие силы. Между прочим, сюда даже Чехов приезжал писать «Трех сестер». Боже, вот отель «Негреско», у входа в который дежурит огромная скульптура веселого негра в канотье и клоунских ботинках, с трубой в руке! Говорят, что в «Негреско» останавливаются только звезды, и даже тугого бумажника недостаточно, чтобы получить тут номер, нужно быть мировой знаменитостью. Мимо этого разноцветного негра с вывернутыми в улыбке толстыми губами сюда входили Коко Шанель, Хэмингуэй, Марлен Дитрих, отчего и негр, и круглые стеклянные башенки отеля, и сама Променад дез Англе, кажется, пропитались музыкой этих сказочных имен. Впрочем, Регина, заметив мой молитвенный восторг, с удовольствием его осадила, объявив, что сто лет назад сюда, может, и пускали только звезд, а теперь никакой знаменитостью быть не нужно, наоборот, отель ломится от русских лебедушек, стаями слетающихся в Ниццу клеить кошельки на ножках.
Ну и ладно. А по широкой белоснежной набережной зато прогуливаются безмятежные отдыхающие в изысканных спортивных костюмах, с лохматыми собачками на цепочках, и под щемящие звуки гармоники крутится ретро-карусель в саду… А наш водитель, шевеля внушительными усами, на ломаном английском, интересуется, откуда мы.
И Горчаков, примерно на таком же голубином наречии, отвечает ему про Санкт-Петербург.
—О, Питерсберг!
Они с Лешкой зацепились своими ломаными языками, обсуждая политические проблемы России и Франции, и, что интересно, не только сами понимали друг друга, но и нам, слушавшим краем уха эту невероятную абракадабру, все было ясно. Это при том, что Горчаков сыпал выражениями типа: «Сори вери мач!» и «Ноу, братишка, аллес!», а француз изъяснялся рубленым слогом с немецким акцентом (выяснилось, что он — фанат Ле Пена и великодержавный шовинист): «Кус-кус, гоу хоум! Арабиан, гоу хоум!», что означало — негры и арабы, вон из Франции, Франция — для французов. Этот неприкрытый шовинизм слегка омрачил наше коротенькое путешествие, но ажурные воротики виллы, к которым привез нас чистенький микроавтобус, искупили все.
Дорога, а вернее, крутая горная тропа поднималась вверх, закручиваясь лентой Мебиуса. Слева, повторяя все ее изгибы, вилась какая-то крепостная стена, а справа лепились к склону, одни за другим, волшебные бело-голубые домики с табличками на воротах: «Вилла “Маргаритка”», «Вилла Глициния»… Наша называлась — вилла «Драцена». Микроавтобус остановился на отвесном участке дороги, задрав нос под опасным углом, мы высыпали, разминая затекшие конечности,— на самом деле, руки-ноги затекли не в машине, тут и ехать-то было полчаса, а в двух самолетах, доставивших нас сюда, на Средиземноморское побережье из холодного Питера всего за полдня. Интересно, а сколько времени добирался сюда Чехов?
Водитель отпер легкие символические воротики, потом украшенную нежным витражом массивную белую дверь, сделал нам приглашающий жест — «вуаля!» — и мы вошли и осмотрелись.
Вилла была чудесной! Легкая, выложенная плиткой галерея вела в гостиную, настоящую гостиную с причудливыми диванчиками, усыпанными мягкими подушками, с камином и горкой поленьев перед ним, с бра в виде канделябров, вписанных в тяжелые старинные рамы… Но самым главным в этой дивной гостиной были не бра и не камин. Огромные панорамные окна являли нам потрясающий вид на спокойную чашу лазурной морской воды с галочками яхтенных парусов и невесомую параболу белоснежной набережной. Виллы тут, хоть и облепляли весь склон снизу доверху, но построены были таким хитрым образом, что не заслоняли жителям других вилл эту невероятную панораму.
Из-за того что дом, как и все окрестные дома, стоял на крутом склоне, вход с дороги вел на второй этаж, а там уже кокетливая лесенка спускалась вниз, к спальням и санузлам, а над лесенкой в античной нише с витражом устроился безмятежный мраморный купидон с невинно-плутовским взором и крылышками за спиной, обещая нам райские денечки в этом милом уголке.
Водитель провел нас в просторную столовую и показал стоявшую на столе бутылку настоящего французского шампанского — это нам от хозяина виллы, с приездом. Ленка Горчакова сразу ринулась осматривать кухню, белую, оснащенную по последнему слову техники. Я заподозрила, что добрая половина их дорожной сумки набита запасами продуктов, чтобы ненаглядный Горчаков ни в чем себе не отказывал на чужбине. Стеценко с Горчаковым ушли в сад, заросший апельсиновыми деревьями, в листве которых скромно пламенели рыжие плоды, и оттуда понеслись их восхищенные возгласы — тут барбекю! А вот бассейн! Ты смотри, как здорово — он пленкой накрыт, чтобы не засорялся! А вода какая теплая, все, завтра купаемся! И качели, ух ты!