3
Двоюродная сестра, она же Жун Юин, она же Абак Жун-Лилли, она же Большеглавая Абак, умерла на акушерской кровати.
С тех пор прошло много лет, почти все, кто присутствовал при ее смерти, сами давно почили, но история об этих тяжелейших родах, подобно преданию о страшной битве, передавалась из поколения в поколение, постепенно обретая, словно чэнъюй
[2], свою отточенную, каноническую форму. Это было поистине душераздирающе: роженица кричала до хрипоты два дня и две ночи, в узких коридорах больницы стоял густой запах крови, и даже на улице пахло кровью. Врачи перепробовали все, что можно, от самых прогрессивных для того времени методов до народной медицины, но черная головка младенца все никак не показывалась. За дверью палаты собиралось все больше и больше людей: семейство Жун, семейство Линь – родственники отца ребенка. Постепенно толпа стала редеть, пока в конце концов не осталась только пара служанок. Даже самых стойких ужаснули муки долгих и тяжелых родов, когда радость появления новой жизни неминуемо омрачается страхом смерти. Мучительно, беспощадно время снова и снова переписывало судьбу, меняя местами жизнь и смерть. Старик Лилли появился в коридоре последним, последним он и покинул пост, бросив перед уходом:
–Это либо император рождается, либо сам дьявол.
–Вряд ли он родится,– сказал доктор.
–Родится.
–Не родится.
–Вы ее не знаете, она необыкновенный человек.
–Я знаю женщин. Тут только чудо поможет.
–Она как раз и творит чудеса!
Договорив, старик Лилли собрался уходить.
Врач загородил ему дорогу:
–Вы в больнице, вы слушайте, что я говорю! Что делать, если не родится?
Старик Лилли на мгновение потерял дар речи.
–Кого спасать, мать или ребенка?– не отступал врач.
–Конечно, мать,– твердо ответил Лилли.
Но какой вес у слов старика перед злой судьбой? Прошла еще одна мучительная ночь, и на рассвете обессиленная роженица потеряла сознание. Врач обтер ее ледяной водой, чтобы вывести из обморока, вколол двойную дозу стимулятора и приготовился к последней попытке. Он твердо решил, что, если и в этот раз ничего не получится, придется пожертвовать младенцем ради спасения матери. Но вышло наоборот: когда роженица, собрав последние крохи сил, отчаянно закричала, у нее вдруг лопнула печень. Так ребенок, жизнь которого уже висела на волоске, появился на свет из раскроенного живота матери.
Ребенок получил драгоценное право рождения в обмен на жизнь матери, и как только это произошло, всем сразу стало понятно, в чем крылась причина столь тяжелых родов. Увидев младенца, врачи остолбенели – настолько его голова была шире плечиков! По сравнению с головой сына голова матери казалась почти обычного размера. Учитывая, что матери было почти сорок лет и большеголовый сын был ее первенцем, вряд ли у нее вообще оставался шанс выжить. Как же все странно в этом мире! Женщина, способная поднять в воздух железную махину весом в несколько тонн, не смогла управиться с куском плоти в собственной утробе.
Семья Линь назвала мальчика как полагается: и взрослым именем, и детским
[3], и прозвища дала, так что ребенок получил сразу несколько имен с иероглифом «Линь». Но со временем оказалось, что все они бесполезны: огромная голова и жуткая история появления на свет наградили его звонкой кличкой – Большеглавый Бес.
Большеглавый Бес!
Большеглавый Бес!
Так его звали, и кличка подходила ему как нельзя лучше.
Бес!
Бес!
И свои, и чужие так его звали.
И стар и млад так его звали.
И подумать только – дозвались до того, что Большеглавый Бес и вправду вырос бесом, страшным, порочным дьяволом. Прежде семья Линь считалась одной из самых богатых в городе, их дома и лавки занимали целую улицу длиной в десять ли. Но с тех пор, как подрос Бес, эта улица стала укорачиваться: семье приходилось тратить деньги направо и налево, чтобы вытаскивать Беса из передряг. В конце концов одна свирепая шлюха подослала к нему бандита с ножом. Если бы его тогда не зарезали, семья Линь, возможно, и вовсе осталась бы без крыши над головой. Говорили, что Бес еще в двенадцать лет пошел по кривой дорожке. Умер он в двадцать. За неполный десяток лет он стал замешан в десяти с лишним убийствах и успел развлечься с сотнями женщин. Из денег, которые тратила по его вине семья, можно было сложить целую гору, ими можно было устилать дороги. Женщина-гений, принесшая столько пользы человечеству, достойная того, чтобы память о ней передавалась из поколения в поколение, оставила после себя злого, скверного сына-преступника – кто мог такое предвидеть!
Вскоре после смерти Беса, когда семейство Линь только-только вздохнуло посвободнее, в их доме вдруг объявилась таинственная незнакомка. Женщина была не из местных. Увидев главу семьи Линь, незнакомка без лишних слов упала на колени и, показывая на едва выпирающий живот, заголосила: это, мол, ваше отродье! Конечно, Бес за свою жизнь соблазнил столько девок, что, если их всех переправлять через реку, потребуется несколько лодок; однако, рассуждали про себя Лини, никто до сих пор не заявлялся к ним с выпирающим животом. Подозрительным казалось и то, что незнакомка приехала из другой провинции. Обозлившись, Лини пинком выставили ее за дверь. Уверенная, что из-за пинка плод в утробе не выживет, женщина думала, что оно и к лучшему, но, вопреки ожиданиям, больно было везде, кроме живота. Она несколько раз свирепо ударила по животу кулаком – никакого эффекта. Тогда она села на землю посреди улицы и зарыдала. Ее окружили зеваки. Наконец кто-то пожалел ее и посоветовал сходить в университет Н., попытать удачи, как-никак, там тоже родня Беса. Пошатываясь от боли, женщина поплелась в университет. Там она упала на колени перед стариком Лилли. Правдолюб и порядочный человек, старик Лилли отдавал всего себя делу просвещения и жил в ладу с принципами и традиционной, и современной морали; он не прогнал женщину, а наоборот, поручил своему сыну Жун Сяолаю (люди прозвали его Лилли-младшим) тайком отвезти ее к себе на родину, в Тунчжэнь.
На первый взгляд положение Жунов в Тунчжэне не изменилось: родовое поместье по-прежнему занимало полгорода, их дома и лавки встречались на каждом шагу, сами они держали себя по-старому, но на дверных проемах и загнутых уголках крыш уже кое-где облупилась краска – признак упадка, след перемен. Отчасти виной тому был колледж старика Лилли. Молодые члены семьи один за другим уезжали в административный центр на учебу, и мало кто из них возвращался, чтобы унаследовать семейное дело. Да и времена изменились – правительство прибрало к рукам соляной промысел, и денежный поток Жунов иссяк. Впрочем, большинству из них, тем, кто вырос под влиянием старика Лилли, было все равно – иссяк так иссяк: они почитали науку, стремились познать истину, не мечтали о богатстве и роскоши, и их мало волновало, хорошие или скверные времена переживает семейное дело и растет ли прибыль.