— Хозяюшка моя… — пропела Илона, таким образом комментируя его повторное явление в гостиной. — Красивый, хозяйственный, зарабатываешь прилично — мечта, а не мужик.
На эту сентенцию Марк отвечать не стал. Он методично делал себе бутерброд. А когда отвлекся от своего занятия — увидел, что Илона смотрит на открытые полки на противоположной стене. На одной из них стояла фотография Вероники.
— А еще — святой, — хрипло докончила Илона, залпом допивая вино.
— Слушая, давай не… — начал Марк, но тут Илона резко опрокинула бутылку над бокалом и продолжила свою мысль.
— Святой Марк. Я прочитала про него в интернете. Реально был такой святой. Евангелие от Марка, представляешь? Знаешь, чем был интересен?
— Не знаю и не хочу знать, — Марк впился зубами в бутерброд.
— Символом Святого Марка является крылатый лев, — нараспев произнесла Илона. — Удивительное совпадение, ты не находишь? Ты по гороскопу Лев и летаешь на крылатых машинах.
— Уволь меня от гороскопов, пожалуйста!
— Это ответ упрямого Льва!
Марк вздохнул и вернулся к бутерброду. А Илона продолжала смотреть на фото Вероники.
* * *
Где твой дом? Если бы кто-то спросил Кристину об этом, она не нашлась бы с ответом. Есть родительский дом в столице. Есть там же, неподалеку, дом дяди и тети. Есть дом Лолы и Федора в Риге. Есть офис Лолы в Милане — он кажется самым родным, хотя существуют и другие. Есть дом в Ейске — с садом, в котором летом деревья ломятся от абрикосов, а нас стенах фотографии пра-пра — пращуров, если короче. В этом доме они, как правило, и собираются всем табором — редко, но метко.
А еще есть номера гостиниц — бесчисленные. И салоны самолетов. Еще более бесчисленные.
Крис стянула с ног кроссовки, на ходу сдернула с плеч футболку, трикотажные штаны сползали вниз с помощью движений ступней. Ванна. С морской солью. Только ноги не забыть на бортик поднять. Мозоли от этих дурацких туфель с последнего показа до сих пор не затянулись. И по фиг на всех. До десяти утра завтрашнего дня она умерла для человечества.
Чао.
* * *
— Ло, ты тиран!
— Федор говорит мне то же самое.
— Он твой муж, его удел — боль и страдание.
— Ты — моя сестра, у тебя нет выбора.
Крис со вздохом откинулась на спинку стула, пытаясь хоть взглядом призвать кузину к состраданию. Но на Лолу такие взгляды совершенно не действовали.
— Ты нужна мне — это раз. У тебя контракт — это два. Ты — моя сестра и должна меня поддержать — это три.
— Где Федька? — простонала Крис. — Я хочу уткнуться в его мужественную грудь!
— У него на груди рыдает Бесс, — фыркнула бессердечная Лола.
— Какой бес?!
— Федька поет Гершвина. Давно мечтал.
— Молодец, — вяло поздравила Крис. А потом сделала над собой усилие и докончила энергично: — Надеюсь, ты понимаешь, как тебе повезло с мужем?
— На которого вешаются все, кому не лень? — закатила глаза сестра. — Конечно, понимаю.
Крис лишь вздохнула. Нельзя завидовать. Вообще, а близким — и подавно. Но история любви ее самой близкой подруги и по совместительству двоюродной сестры Лолы вызывала у Крис если не зависть, то жгучий интерес. Лола, конечно, сама по себе та еще штучка. Но отхватить в мужья мировую оперную звезду — это надо суметь. Мужа Лолы, Федора Дягилева, даже родные братья Кристины, отбитые на всю головы хоккеисты признавали за своего — а это чего-то да стоит!
— Крис, ты ноешь по привычке или по делу? — пытливо взглянула на нее Лола. А Лола — это не просто сестра, не просто работодатель, но еще и друг и надёжное плечо. И рентген заодно. Кристина ответила честно.
— По привычке.
— Что, не с кем поговорить о золотой Адели?
— Не с кем, — горько согласилась Кристина. — Опять за сиськи лапали.
— Кто посмел?!
— Да так, — скромно пожала плечами Крис. — Какой-то мудак в самолете. Я ему нос сломала.
— Правда?! — восхитилась Лола.
— Ну, по крайней мере, так мне сказал командир воздушного судна. Он на меня жалобу написал.
— Как это не по-джентельменски.
— Да ты бы видела этих джентльменов. Одни мудаки. О Климте поговорить не с кем.
Девушки переглянулись — и рассмеялись.
* * *
Илону удалось выпроводить. Утомительных разговоров о прошлом почти удалось избежать. И вот можно, наконец, залечь в ванне, сделав воду едва терпимо горячей.
Марк положил голову на бортик ванны, прикрыл глаза. И неожиданно перед глазами всплыло ангельски красивое лицо с небесно-голубыми глазами.
А хули он…
И вот тут он, наконец, рассмеялся, все так же не открывая глаз.
Интересно, все топ-модели такие?
* * *
Будильник сработал в семь. Стакан горячей воды с лимоном натощак. Легинсы и топик, утренний Милан для пробежек подходит ничуть не лучше и не хуже, чем любой другой город. Из всех итальянских городов Крис больше всего нравилась Флоренция. Но это только через два месяца.
После пробежки душ, завтрак из овсянки и кофе. И ровно в десять быть у рабовладелицы Лолы Дягилевой.
Глава 2. Знаете, как он парнем был?
Илона отказалась с ним ехать к Веронике. Впрочем, Марк предложил больше по привычке или даже скорее из желания — скверного, абсолютно недостойного желания уколоть Илону — и совершенно не рассчитывая на согласие.
И сейчас он ехал в «Бухту доброты» один.
— Все хорошо, Марк Арнольдович, — жизнерадостно оповестила его Анна Борисовна, директор интерната, пышная круглолицая улыбчивая женщина с ямочками на щеках. — У Вероники все хорошо.
— Я рад, — скупо улыбнулся Марк. А потом по многолетней привычке все перепроверять уточнил: — Точно все в порядке?
— Ну, разве что… — улыбка Анны Борисовны стала чуть менее лучезарной. — Гроза вчера была, Марк Арнольдович. Сильная такая гроза.
— Я знаю. Я через нее летел. Как Вероника ее перенесла?
— Соня справилась.
— Соня чудо.
— И это верно, — широкая улыбка снова вернулась в полном объеме на лицо директора. — Она вот-вот придёт. А у Вероники новое увлечение.
— Что на сей раз? — не удержался и вздохнул Марк. Все новое в жизни дочери он воспринимал настороженно — ничего не мог с этим поделать.
— Увидите, — рассмеялась Анна Борисовна. В это время дверь ее кабинета открылась. — А вот и Соня!
Марк был уверен, что Соня, няня Вероники, имеет на него виды. Определённые. Те самые. И поэтому держался с Соней подчеркнуто джентельменски. Ему жизненно необходимо сохранять с Соней хорошие отношения и не давать ни малейших поводов к тому, что может быть что-то большее.