«Горячие точки»– это Я-Тук, Хюэ, Дананг. И еще «Сайгон». Вот она, новая «горячая точка»– «Сайгон». Журнал автоматически открылся на анонсируемой статье: фотография и несколько параграфов о новой «горячей точке». (Там ел мэр.)
В своем новом костюме Коко растянулся на полу и раздумчиво вглядывался в фотографию новой «горячей точки». На фоне белых стен покачивались пышные пальмовые ветви. Официанты-вьетнамцы в белых рубахах сновали меж занятыми сплошь столиками, двигаясь так быстро, что на снимке запечатлелись нечеткими светлыми мазками. Коко слышал громкие голоса, бряцанье вилок и ножей по фарфору. Хлопали пробки. На переднем плане снимка Тина Пумо стоял, прислонившись к стойке своего бара и состроив рожицу, и вдруг Пумо-Пума ожил, высунулся прямо из фотографии и заговорил с Коко голосом, отчетливо слышимым на фоне шума его ресторана,– так соло саксофона выделяется на фоне аккомпанемента джаз-оркестра.
Пумо сказал:
–Не осуждай меня, Коко.
Пумо был смертельно напуган.
Именно так все они говорят, когда стоят на пороге двери в вечность.
–Я все понимаю, Тина,– сказал Коко маленькому испуганному человеку на фотографии.
В статье рассказывалось о том, что в «Сайгоне» подают одни из самых разнообразных и аутентичных вьетнамских блюд в Нью-Йорке. Клиентура, как правило, молодая, тусовочная и шумная. Вкус подаваемой здесь утки «потусторонний», а супы все до одного «божественны».
–Ты мне вот что скажи, Тина,– попросил Коко.– Что это за херню тут пишут – «божественны»? Ты всерьез полагаешь, что суп можно назвать «божественным»?
Тина промокнул бровь хрустким белым носовым платком и утянулся обратно в фотографию.
А вот и они – адрес да номер телефона новой «горячей точки», выведенные праздным и округлым шелестом курсива.
В кресло рядом с Коко в четвертом ряду салона первого класса сел мужчина, огляделся по сторонам и пристегнулся. Коко прикрыл глаза и увидел, как с бездонного холодного неба падает снег на панцирь древнего льда в сотни футов толщиной. В заштрихованной снегопадом дали маячат обломанные клыки ледников. И над скованной стужей пустыней парит невидимый Бог, страстно жаждущий утолить свой гнев.
Ты знаешь то, что знаешь. Лет сорока, может, чуть за сорок. Густые, мягкие белокурые волосы мажора, изящные очки с дымчато-коричневыми стеклами, грубое лицо. Крупные руки мясника держат вчерашний выпуск «Нью-Йорк таймс». Костюм за шесть сотен долларов.
Самолет вырулил на взлетную полосу, разбежался и мягко поднялся в воздух, завистливые присосавшиеся рты и пальцы унесло назад, нос самолета нацелился на запад, в сторону Сан-Франциско. Сосед Коко – преуспевающий делец с руками мясника.
Светлая крачка
[63] расправляет крылья на лицевой стороне сингапурской долларовой банкноты. Черная полоска окраса, словно маска налетчика, маскирует ее глаза, а позади птицы вихрь пересекающихся окружностей, точно изобары циклонов. Птица в ужасе взмахнула крыльями, и тьма накрыла землю.
Мистер Лукас? Мистер Банди?
Банковские операции, говорит сосед. Инвестиционно-банковская деятельность. В Сингапуре у нас работы по горло.
У меня тоже.
Чертовски приятное место этот Сингапур. Но если занимаешься денежными операциями, то горячее – в прямом смысле.
Ага, еще одна из новых «горячих точек».
–Бобби, чего бы вы хотели выпить?– спрашивает меня бортпроводница.
–Водку, очень холодную.
–Мистер Дикерсон?
Мистер Дикерсон возжелал пивка «Миллер хай лайф».
Во Вьетнаме мы так прикалывались: «Водка-мартини со льдом, поменьше вермута, поменьше оливок, поменьше льда».
О, вам не довелось бывать во Вьетнаме?
Возможно, прозвучит странно, однако вы упустили колоссальный опыт. Я это не к тому, что сам не прочь бы туда вернуться. Боже упаси! К тому же вы, наверное, были за противную сторону, а? Без обид, сейчас-то мы все по одну сторону: воля Божья так непредсказуема… Но я на все марши протеста выходил с М-16, ха-ха.
А зовут меня Бобби Ортис. Занимаюсь туристическим бизнесом.
Билл? Рад познакомиться, Билл. Да, перелет долгий, можем даже успеть подружиться.
Ясное дело. Принесите, пожалуйста, еще одну водку и одно пиво для моего доброго приятеля Билли.
Что? Да, я был в Первом корпусе, около демилитаризованной зоны, неподалеку от Хюэ.
Хочешь, покажу фокус, которому научился во Вьетнаме? Впрочем, приберегу-ка я пока его, покажу потом, тебе точно понравится.
Бобби и Билл Дикерсон расправились с принесенной пищей в дружеском молчании. Время стремительно крутилось назад – или вперед?
–В карты играешь?– спросил Коко.
Дикерсон глянул на него, остановив вилку на полпути ко рту.
–Бывает. Но не по-крупному.
–А хочешь небольшое пари?
–Зависит от ставки.– Дикерсон наконец донес до рта вилку с кусочком курицы.
–Хотя… нет, лучше не стоит, слишком уж оно мудреное. Забудь.
–Да ладно, «забудь»,– уперся Дикерсон.– Сам же предложил, а теперь на попятную?
О, Коко Билли Дикерсон понравился. Красивый голубой льняной костюм, красивые очки в тонкой оправе, красивый крупный «Ролекс» на руке. Билли Дикерсон играл в ракетбол, Билли Дикерсон носил на лбу спортивную повязку и обладал хлестким ударом закрытой стороной ракетки – отличный противник.
–Я, наверное, вспомнил об этом, потому что оказался в самолете. Мы проделывали такие штуки во Вьетнаме.
Взгляд старины Билли недвусмысленно отразил заинтересованность.
–Когда попали в зону высадки.
–Зону высадки?
–Именно. Видишь ли, зоны высадки сильно отличались. В одних было просто офигительно, в других же – скукотища, как в разгар церковного пикника в штате Небраска. В общем, мы коротали время, делая ставки на безвозвратные потери.
–То есть ставили на потери убитыми? В смысле, на тех, кто, как раньше выражались военные, «купил ферму»
[64]?