Сенаторы заметили колебания Цицерона, и, спохватившись, сенатор быстро заговорил:
– Я забочусь лишь о благе Рима, разве не так, Помпей? От тебя ждали победы, но ты не смог даже сойтись с противником. Это не «отступления», как тут говорил Светоний. Ты казнил за измену больше римлян, чем убил у нас Цезарь. Наши воины совсем упали духом. К тому же, остановив Лабиена, ты упустил единственную возможность атаковать врага. – Оратор перевел дыхание, понимая, что идет по лезвию меча. – Сколько ты еще собираешься увиливать?
– Теперь понимаю! – сказал Помпей. Он сморщился и опустил взгляд.
Цицерон с надеждой ждал: сейчас Помпей выдаст свою боль – пошатнется или вскрикнет, и тогда для него все кончено.
Но Помпей медленно поднял голову и сверкнул глазами:
– Ты посмел намекнуть, что я боюсь? Вот что означают твои нападки! Да, я строю стену, я хочу защитить город, уже побывавший в руках у Цезаря. Да, я гонялся за ним по полям, а он ускользнул.
Сильная боль не дала Помпею продолжить, ему пришлось пережидать приступ.
– У тебя вдвое больше солдат, чем у него, а конницы – вчетверо, – прервал Цицерон. – В лучшие времена ты бы шутя разгромил его. И только твоя болезнь…
– Моя, как ты говоришь, болезнь – не более чем легкое желудочное недомогание, которое я почти вылечил молоком с мелом! – почти кричал Помпей. – Я не собираюсь здесь стоять и выслушивать твои дурацкие вопросы!
– Твое диктаторство… – опять начал Цицерон.
– Хватит! – заревел Помпей. – Хорошо! Если вам нужна война, вы получите войну! Я выступлю и стану воевать до конца. Вы довольны? Я разобью Цезаря и принесу вам его голову или умру. Даю вам слово. Продлите вы мою диктатуру или нет, мне безразлично. К тому времени я буду сражаться.
Большинство сенаторов зааплодировали, и Цицерон побледнел. Он никоим образом не намеревался задеть Помпея так сильно. Меньше всего сейчас нужно открытое противостояние.
– Ради блага римского народа… – начал он, но никто уже не слушал.
Сенаторы повставали с мест. Помпей, упиваясь победой, послал Цицерону последний уничтожающий взгляд, вышел из-за трибуны и направился вон. За ним последовали Светоний и еще несколько сенаторов. Цицерон медленно опустился на скамью, уставившись в пустоту.
Брут стоял, вытянув руки, и медленно, глубоко дышал. Полководец вымылся, побрился, натерся маслом и теперь сиял чистотой и здоровьем. Думая о предстоящей битве, Брут почти не замечал молчаливо суетящихся рабов. Они тем временем надели ему через голову тунику и расправили складки выреза. Доспехи висели тут же в палатке на столбе, и Брут придирчиво разглядывал их, проверяя, нет ли вмятин или царапин. Серебряный панцирь до сих пор не утратил своего великолепия. Серебро не такое твердое, как железо, зато в бою доспехи видно издалека. Юлий непременно их заметит, когда начнется сражение.
Брут по-прежнему не двигался, а рабы застегнули на нем широкий кожаный ремень, расправили складки туники. Прежде чем они продолжили, Брут пошевелил плечами, проверяя, удобно ли ему. Привычный безмолвный ритуал действовал успокаивающе.
Вся одежда была ношеной. И туника, и шерстяные штаны – часть его обмундирования еще со времен галльских походов. От многочисленных стирок краски вылиняли, ткань была мягкой – не сравнить с новыми, жесткими вещами. Рабы обмотали ему шею мягким платком, чтобы не натирал шлем. Брут покрутил головой – слишком туго, нужно ослабить.
Глядя в пространство, он задумался о предстоящей встрече с Цезарем.
После заседания сената Помпей наконец-то встряхнулся. Теперь, пока не покончено с врагом, отдыха не будет. Именно этого Брут и хотел с самого начала. Он знал, что его четыре когорты поставят на передний край. По спине пробежал холодок. Как долго он ни тренировал своих солдат, нелегко им придется, если они столкнутся с Десятым. Воинов Десятого Брут отлично помнил: такие скорее умрут, чем отступят. Это ветераны бесчисленных боев, а у греческих легионеров подобного опыта и в помине нет.
– Зато нас больше, – пробормотал он. Рабы замерли, вопросительно глядя на хозяина. – Продолжайте, – приказал Брут.
Один из рабов встал на колени, чтобы завязать ему сандалии. Брут расставил ноги пошире. Раб старательно обматывал ремешки вокруг лодыжек, натягивая поплотнее, так что они вдавливались в мягкие шерстяные носки. Затем Брут развел руки в стороны, и на него надели короткую кожаную юбку, защищавшую низ живота. Рабы повернулись за доспехами, и Брут почувствовал знакомое предвкушение битвы.
Потом на него нахлынули воспоминания – и сладкие и горькие – о той, что сделала ему доспехи. Александрия любила его и вложила эту любовь в свой труд. Красивый панцирь с рельефом мышц, а поверх рельефа – фигуры Марса и Юпитера, соединяющие руки под горловиной.
Перед тем как рабы застегнули пряжки, соединяющие нагрудник и заднюю часть, Брут набрал в грудь побольше воздуха. Так панцирь не будет жать. Он покрутил головой – ничто не мешает? Как всегда, надевая доспехи, Брут испытывал особое волнение. Рабы застегнули наплечные пластины, и Брут опять подвигался, проверяя, удобно ли. Отставил вперед левую ногу и, пока рабы прикрепляли серебряный наголенник
[4], опустил на голову шлем. Шлем тоже был произведением искусства и сверкал даже в полутемной палатке. Да, противник заметит его сразу.
Брут опустил забрало на лицо, проверяя, держит ли замок.
Когда в палатку вошел Сенека, Брут проверял узлы и застежки. Сенека хотел уйти, чтобы не мешать, но Брут улыбнулся ему:
– Ты готов?
– Да, только я по другому поводу. Из города пришел какой-то человек, хочет поговорить с тобой.
– Отошли его, – распорядился Брут. – Что бы там ни случилось – может подождать. На рассвете выступаем.
– Я и сам хотел, но он дал мне вот это.
И Сенека достал кольцо, которое Брут тут же узнал. Беря в руки золотой перстень-печатку, полководец слегка вздрогнул.
– Ты не знаешь, что это такое? – спросил он у Сенеки.
Сенека покачал головой, и Брут потер пальцем изображение трех скрещенных стрел – эмблемы Мария. Перстень, казалось, раскалился в руке, и Брут благодарил богов, что Сенека ничего не понял. Если бы перстень попался на глаза Помпею или кому-то еще из старшего поколения, для Брута это означало бы смертный приговор.
– Приведи его сюда, – потребовал он, отпуская рабов.
Сенека с любопытством поглядел на своего командира, однако ни о чем не спросил и, отсалютовав, вышел.
Брут мгновенно вспотел. Подумав, подошел к столу, где лежало оружие, и взял гладий, который выиграл на большом римском турнире. Меч был так же хорош, как и доспехи, отличной ковки, из лучшего в мире железа. Брут хотел вынуть его из ножен и проверить клинок, как проверял уже тысячи раз, но тут вошел Сенека, ведя за собой незнакомца.