Я тогда не вполне поняла, что она имела в виду. До сих пор это было неясно. Но ее ответ не удивлял. Одетта никогда меня не баловала. Никогда не проявляла особой любви, но была мне матерью в большей степени, чем настоящая. И скоро ее не станет. Даже теперь она была так неподвижна.
Слишком неподвижна.
Я смотрела на ее впалую грудь, и у меня перехватило дыхание. Я не замечала никакого движения. Мое сердце заколотилось. Кожа старушки была бледной, но вряд ли это восковой налет смерти.
– Одетта? – Мой голос прозвучал резко.
Ответа не последовало. Я встала и повторила ее имя. Во мне разгоралась паника. Неужели… она умерла?
Я не готова.
Я потянулась к ее руке, но остановилась прежде, чем коснулась ее. Прерывисто вдохнула. Я не готова к тому, чтобы она ушла. Не сегодня. Не завтра. К моей руке прилил жар, а пальцы зависли в нескольких дюймах от ее…
– Нет, – прохрипела Одетта. – Не смей.
Я перевела взгляд на ее лицо. Глаза были слегка приоткрыты, и я заметила, как потускнела их когда-то яркая голубизна.
– Я ничего не делала.
– Может, я стою одной ногой в Долине, но еще не выжила из ума. – Она дышала слабо. – И не ослепла.
Я взглянула на свою руку, которая зависла в нескольких дюймах от ее кожи, и отдернула, прижав к сердцу, продолжающему гулко биться.
– Одетта, наверное, тебе померещилось.
С ее губ сорвался сухой, надтреснутый смех.
– Серафена, – сказала она, и я вздрогнула. Полным именем меня называла только она. – Посмотри на меня.
Зажав руки между коленями, я взглянула на нее. Я не застала времена, когда на ее лице не было глубоких морщин.
– Что?
– Не прикидывайся простушкой, девочка. Я знаю, что ты собиралась сделать, – просипела она. Я хотела отрицать, но она меня остановила. – Что я тебе говорила? Все эти годы? Ты разве забыла? Что я тебе говорила?
Чувствуя себя маленьким ребенком, я неловко поерзала на краю табуретки.
– Больше никогда этого не делать.
– И как ты думаешь, что случится, если ты это сделаешь? Когда ты была ребенком, тебе повезло. Но больше такого не будет. Ты навлечешь на себя гнев Первозданного.
Я кивнула, хотя мне везло не раз с тех пор, когда в детстве я воскресила Баттерса. Ни разу мой… дар не привлек внимания Первозданного Смерти. И я…
Не знала, что собиралась сделать.
Дрожа, подняла руки и посмотрела на них. Сейчас они казались нормальными. Как и всё во мне. Я прерывисто выдохнула.
– Я думала, что ты умерла…
– И умру, Серафена. Скоро.
Я посмотрела ей в глаза. Это игра моего воображения или она кажется под одеялом еще меньше? Более исхудавшей?
– Я прожила достаточно долго. Я готова.
Я прикусила задрожавшую губу и кивнула.
Пусть эти глаза потускнели, но в них все еще есть сила удерживать мой взгляд.
– Знаю. – Я сцепила руки и крепко прижала к коленям.
Она пристально смотрела на меня, полуприкрыв глаза.
– Ты пришла еще зачем-то, кроме как потревожить меня?
– Хотела тебя проведать.
Это была правда, но существовала еще одна причина. Вопрос, который некоторое время не давал мне покоя.
– И я хотела кое о чем спросить, если ты не против.
– Мне нечем заняться, кроме как лежать и ждать, когда ты уйдешь, – проворчала она.
Я слегка улыбнулась, но улыбка быстро померкла, а внутри у меня все напряглось.
– Когда-то давно ты кое-что сказала, и я хочу знать, что ты имела в виду. – Я взволнованно вдохнула. – Ты сказала, что меня осенили смерть и жизнь. Что это значит? Быть осененной и тем и другим?
Одетта издала хриплый смешок.
– Спустя столько лет ты пришла спросить?
Я кивнула.
– Есть причина, почему ты сейчас спрашиваешь?
– Вообще-то нет. – Я пожала плечами. – Просто я всегда над этим размышляла.
– И решила спросить, пока я не сыграла в ящик?
Я нахмурилась.
– Нет…
Ее белые кустистые брови поползли на лоб. Я вздохнула.
– Ладно. Наверное.
Она рассмеялась хрипло, но ее глаза ярко вспыхнули.
– Не люблю тебя разочаровывать, дитя, но я не могу ответить на этот вопрос. Это провозгласили Судьбы при твоем рождении. Только Судьбы могут сказать тебе, что это значит.
Глава 5
На следующее утро, подавляя зевоту, я вошла в освещенную свечами комнату, воспользовавшись дверью для слуг. Вяло переставляя ноги, пересекла тихую гостиную королевы. Я плохо спала ночью – до утра мучаясь из-за досадной головной боли и попыток разобраться в туманном ответе Одетты.
Я не знала, почему так стараюсь понять, что имела в виду моя няня. Не впервые она говорила загадками. И, если честно, мне казалось, что она все приукрашивает. Например, что Судьбы – Арей – провозгласили, будто меня при рождении осенили жизнь и смерть. Откуда Одетте об этом знать? Именно, неоткуда.
Качая головой, я прошла мимо плюшевых кушеток цвета слоновой кости. Толстый ковер заглушал звук моих шагов. Я добралась до конца длинной узкой комнаты на втором этаже, где горели два канделябра. Не припомню, чтобы когда-нибудь в них не зажигали свечи.
В этой тихой, наполненной ароматами роз комнате висел портрет короля Ламонта Миреля. Я подняла голову и принялась неторопливо рассматривать изображение, зная, что у мамы сейчас второй завтрак и я могу спокойно здесь находиться.
Мой отец.
Сердце в груди сжалось. Возможно, от горя, хотя я не была уверена, что могу горевать по человеку, которого никогда не видела.
Он погиб вскоре после моего рождения – бросился с восточной башни замка Вэйфейр. Никто никогда не говорил почему. Об этом вообще не говорили. Но я часто думала, не мое ли рождение – напоминание, что сделал его предок, – подтолкнуло его к такому шагу.
Я сглотнула, вглядываясь в портрет, написанный так искусно, что казалось, словно отец стоит передо мной – в белых со сливовым одеждах, с короной из золотых листьев на волосах цвета насыщенного красного вина.
Его волосы падали на плечи свободными волнами, тогда как мои… это масса небрежных кудрей и спутанных прядей, доходивших до бедер. У нас одинаковая форма бровей, выгнутых так, что придавали мне вопросительный или осуждающий вид. У нас похожий изгиб губ, но на портрете уголки его рта приподняты в легкой улыбке, тогда как я, если верить неоднократным замечаниям королевы, выгляжу хмурой. У него несколько веснушек на переносице, а у меня все лицо в крошечных крапинках, словно кто-то опустил кисть в коричневую краску и махнул ею на меня. Глаза у отца такие же травянисто-зеленые, что и мои, но меня всегда поражало, как они нарисованы.