Дьюи. Кот из библиотеки, который потряс весь мир - читать онлайн книгу. Автор: Вики Майрон cтр.№ 48

Мои родители тяжело восприняли смерть Стивена. Смерть может развести двоих людей, но маму с папой она сблизила. Они вместе плакали. Они разговаривали. Они нуждались друг в друге. Отец обратился в католицизм, религию матери, и впервые в своей взрослой жизни стал регулярно посещать церковь.

И они приняли в дом кота.

Три недели спустя после смерти Стивена отец купил матери голубого перса и назвал его Макс. Для них это были ужасные дни, просто ужасные, но Макс оказался поистине святым котом, полным чувства собственного достоинства и не сумасбродным. Он предпочитал спать в раковине ванной, которая стала его любимым местом в доме, за исключением тех случаев, когда кот пристраивался рядом с мамой. Если какой-то кот и мог изменить отношения в супружеской паре, то только Макс. Он поднимал дух моих родителей. Заставлял их смеяться. Составлял им компанию в пустом доме. Дети любили Макса за его личность, но мы больше всего любили его за то, что он заботился о маме и папе.

На моего старшего брата Дэвида, дорогого друга и вдохновителя, тоже глубоко подействовала смерть Стивена. Дэвид ушел из колледжа за шесть недель до окончания и после нескольких неудач все же закончил учебу в Мейсон-Сити, Айова, примерно в ста милях к востоку от Спенсера. Хотя, думая о Дэвиде, я вспоминала Манка-то в Миннесоте. В Манкато мы с ним были так близки. Мы чудесно проводили время вместе, просто восхитительно. Но как-то ночью, незадолго до того, как он ушел из колледжа и уехал, Дэвид постучался ко мне. Было десять градусов мороза, и он отшагал десять миль.

— Со мной происходит что-то нехорошее, Вики, — сказал он. — С головой. Я думаю, что-то вышло из строя. Но не надо рассказывать маме и папе. Обещай мне, что ты никогда ничего им не скажешь.

Мне было девятнадцать лет, и я была юной и глупой. Я пообещала. Я никогда никому не рассказывала об этой ночи, но теперь знаю, что душевное заболевание часто поражает молодых людей, особенно ярких и талантливых, когда они только вступают в третий десяток. Я поняла, что Дэвид болен. Болен, как Стивен, но это не было столь очевидно. Если оставить его без лечения, то состояние ухудшится и жизнь неуклонно пойдет к концу. Через несколько лет он стал совершенно иным человеком. Он ничем не мог заниматься. Перестал смеяться, даже со мной. Стал принимать лекарства, главным образом антидепрессанты, чтобы справиться с подавленностью. Он усыновил ребенка своей жены. Сначала брат звонил мне каждые несколько месяцев, и мы разговаривали часами, но с годами я слышала его все реже и реже.

Когда в январе 1980 года Стивен умер, Дэвид пристрастился к наркотикам. Он сказал, что не может без них. Его дочери Маккензи было четыре года, и ее мать пресекла все контакты Дэвида с ней, пока он не откажется от своей привычки. Через восемь месяцев после смерти Стивена Дэвид позвонил мне среди ночи и сказал, что потерял дочь.

— Ты не потерял Маккензи, — объяснила я ему. — Если ты чистый, то можешь посещать ее. Если под кайфом — не можешь. Это так просто.

Он не мог видеться с ней. В ту ночь мы обсудили миллион вариантов, но все, что я предлагала, было невозможно. Перед ним стояла глухая стена. Он вообще не видел для себя никакого будущего. Был перепуган до смерти, но поклялся, что ничего не предпримет, пока мы не поговорим снова. Он заверил меня, что любит дочь и что никогда ее не оставит. В конце той ночи или ранним утром следующего дня мой брат Дэвид, друг моих детских лет, взял дробовик и спустил курок.

Моя подруга Труди отвезла меня в Хартли к двум утра. Я еле дышала и вести машину не могла. Мои родители были не в лучшем состоянии. Никто из нас и не думал, что Дэвид умрет, особенно так скоро после Стивена, но это было так, хотели мы того или нет. Через несколько дней после похорон квартирный хозяин Дэвида стал названивать моим родителям и докучать им. Требовал забрать вещи Дэвида и убрать квартиру, чтобы он снова мог сдавать ее. Это было еще одним напоминанием, что Дэвид жил далеко не в самом лучшем районе и имел дело не с самыми приятными людьми.

Мы поехали в Мейсон на двух машинах. Отец, мои братья Майк и Дуг, а также двое старых друзей Дэвида ехали впереди. Моя мать, Вал и я следовали за ними в грузовичке. Когда мы подъехали, у обочины стоял этот человек.

— Не входите туда, — сказал папа. — Ждите здесь. Мы все вынесем.

Пока отец не открыл двери, мы этого не знали, но после смерти Дэвида в квартире ничего не было тронуто. Повсюду царил беспорядок, оставленный Дэвидом. Отцу, Майку и Дугу пришлось все протереть, прежде чем вынести и уложить в грузовичок. Все же я могла разглядеть пятна. У Дэвида был скудный набор вещей, но потребовался целый день, чтобы разобраться с ними. Папа, Майк и Дуг никогда не произнесли ни слова об этом дне. Когда я сказала папе, что написала эту книгу, он попросил меня не упоминать Дэвида. Это был не стыд и не желание держать все в тайне. На его глазах были слезы. Пусть прошло столько времени, ему все равно было больно говорить об этом.

Через две недели после смерти Дэвида пришло время кастрировать Макса. Ветеринар дал ему анестезию и вышел на десять минут, пока препарат не подействует. К сожалению, он не убрал из клетки миску с водой. В ней было всего полдюйма, но Макс упал в нее и захлебнулся.

Мне довелось быть на месте, когда пришел ветеринар. Он знал мою семью. И знал, через что пришлось пройти моим родителям. Теперь же должен был сказать им, что убил их кота. Мы все, потеряв дар речи, с полминуты смотрели на него.

— Я всей душой любил этого кота, — спокойно, но твердо наконец сказал папа. — Ты сукин сын.

Затем он повернулся и пошел наверх. Он не мог говорить с этим парнем, даже смотреть на него. Отец плохо почувствовал себя после этой вспышки, но смерть Макса — это было для него слишком много. Просто слишком много.

Когда весной 2003 года маме поставили диагноз лейкемия, они с отцом взяли к себе котенка. Двадцать лет после смерти Макса у мамы не было перса. Но вместо того чтобы взять перса, как они собирались, родители вернулись с гималайским — помесью перса и сиамского. Это был серый красавец с шелковистыми голубыми глазами, удивительно напоминавший Макса, с его независимостью и обаянием. Они назвали его Макс II.

Макс II стал первым признанием, что мама собирается умирать. Но не для папы. Моя мать всегда была такой сильной. Папа верил, что она вынесет все, что угодно. Но мама все знала. Она знала, что именно эта болезнь прикончит ее, и не хотела, чтобы папа оставался один.

Мама была сильной личностью. Я подозреваю, что она начала строить свою жизнь, в которой был и отец-алкоголик, и долгие часы работы в семейном ресторане, еще когда ей было пять лет. Когда моя бабушка развелась, они с мамой стали работать в магазине женской одежды. Такова была ее жизнь, такое ее ждало будущее, пока она не встретила отца.

После встречи с Верноном Джипсоном Мари Майо резко изменилась, и теперь каждый момент ее бытия был посвящен новой жизни. Мои отец и мать были полны глубокой любви друг к другу. Любовь их была так велика, что о ней невозможно рассказать ни в этой, ни в любой другой книжке. Они любили своих детей. Они любили петь и танцевать. Они любили своих друзей, свой город, свой образ жизни. Они обожали устраивать праздники. Каждое событие, каждая памятная дата заставляла их устраивать вечеринки. Мама вставала пораньше, чтобы заняться готовкой, и оставалась на ногах до трех часов утра, пока не уходил последний гость. К шести следующего утра она принималась за уборку. К восьми дом уже был безукоризненно чист. В доме мамы всегда царила аккуратность.