Нет! Нечестно это! Несправедливо! Не место ей в общей могиле. Обр знал, что правого суда и справедливости ждать не стоит. Все равно не дождешься. Но это же Нюська… Радость земная. Свет поднебесный.
– Помогите! – сказал он неизвестно кому, и голос увяз в темноте, как в болоте. – Не для себя прошу. Для нее. Не заслужила она такого. Я знаю, меня никто слушать не станет. Да мне самому ничего и не надо. Но ей, кроме меня, надеяться не на что.
Сказал и замер. Больше он ничего придумать не мог. Слова кончились, а темнота осталась. Нет правды, и справедливости нет. Черным-черно внутри и снаружи. Лишь издали тихо-тихо донесся глухой вздох ветра. Первый привет от надвигающейся бури.
Да еще какие-то вопли наверху. Орала кошка. Мяв был громкий, противный, с оттяжечкой. Аж в ушах засвербело. Обр удивился, как это не слышал его раньше.
– М-я-а-а-у! Ми-а-а-а-а-у!
Сидеть и скорбеть под эти вопли не было никакой возможности.
– Чтоб ты сдохла, – пробормотал он, поднялся и ощупью, все время натыкаясь на что-то, побрел на звук.
Хоть кошку выручить. Или придушить, чтобы не орала.
Всеми правдами и неправдами, разгребая склизкое гнилье, цепляясь зубами за воздух, не раз и не два напоровшись на ржавый гвоздь, вылез, выцарапался наконец туда, где было немного светлее. Недостроенный корабль завалился на бок, левый борт обратился в крышу, сквозь которую с трудом пробирался снежный отсвет долгой зимней ночи. В бывшем трюме громоздились груды когда-то припасенной для конопаченья пеньки
[47]. От времени она местами сгнила, местами слежалась, превратившись в сухую труху. Возле самой большой, до потолка, груды ходила тощая белая кошка. Она больше не орала, а громко мурлыкала.
Обр пошатнулся, будто снова получил по носу. Даже кровь опять пошла. Кошка терлась о торчащую из-под пеньки худенькую руку.
Глава 4
Нюська и вправду была горячей, как печка. А руки и босые ступни – ледяные.
Обр вытащил ее из-под трухи и прелых волокон, притиснул крепко, как мог.
– Ох, – прошептала она, не открывая глаз, – вот я тебя и нашла.
– Дура! – рявкнул Хорт. – Это я тебя нашел.
– Нет, я! – заупрямилась Нюська. – Я бежала к тебе, бежала…
Обр усадил ее рядом на пеньковую кучу, торопливо ощупал, цела ли.
– Ты зачем из дома ушла?
Нюська вздохнула, пристроила голову ему на плечо.
– Тебя искала.
– Зачем?!
– Сказать хотела… – голосок угас, замер.
– Что сказать? – слегка встряхнул ее Хорт. Только бы сознание не потеряла. Пусть лучше болтает.
– Тебя погубить хотят.
Частое горячее дыхание жгло щеку. Бредит, конечно.
– Кто хочет? Князь?
– Не знаю. Привиделось мне…. Ведь ты никого не убил?
– Нет. Не убил, не ограбил, вдов-сирот не обижал. Занят был очень. Все тебя искал.
– А мы пойдем домой? Ведь мы не дома?
– Нет.
– У меня все спуталось как-то. Иду-иду, а дороги все нет и нет… кисонька плачет… бедная… тут страшно очень… вот я и спряталась.
– Молодец, – похвалил Обр, – очень хорошо спряталась! Ты у меня такая, нигде не пропадешь. А теперь пошли домой.
Как это сделать, он не знал, но не век же здесь сидеть. Кое-как поставил девчонку на ноги, закинул ее руку себе на шею и повел потихоньку, заставил карабкаться вверх, туда, где свету побольше.
– А как же кисонька? – забеспокоилась Нюська.
– Найдем и кисоньку, – пообещал Хорт, – после найдем.
Кошка куда-то делась, и гоняться за ней он не стал бы за все золото мира.
* * *
Даже самая легкая и тощая девчонка что-нибудь весит, особенно если приходится тянуть, тащить и подталкивать ее, пробираясь почти в полном мраке по трясущимся ступенькам, сквозь дыры в стенах по узким, неизвестно куда ведущим коридорам. Нюська слушалась, но почти ему не помогала, поэтому колышущийся впереди свет он увидел не сразу, а когда увидел, было уже поздно. Двое. Нет, трое. У первого фонарь. Воровской, с железной заслонкой. Заслона приоткрылась, и острый луч ударил прямо в лицо. Обр так отвык от света, что даже жалкий огонек заставил его зажмуриться. Но запах он чувствовал отлично. Ядреный мужской пот, первосортная бражка, лук, редька.
Обр подался назад и, усадив девчонку у стены, прикрыл ее собой. Нож выхватил, но держал пока за спиной. Вдруг все еще обойдется мирно. Нет, не трое. Гораздо больше. Сзади в тесном проходе маячили еще головы.
– Опа-на-два! Эт че такое? – прошипел тип с фонарем, подняв его повыше.
– Че-че, – хохотнул его спутник, которого Хорт никак не мог разглядеть из-за бившего в лицо света, – прирезал девку и теперь ищет, где бы труп спрятать.
– Не, она живая еще. Гляди, шевелится.
– Запалит он нас, – резко сказал некто, явно главный, – кончайте их.
– Да побыстрее, – добавили сзади, – а то жрать хочется.
Ой-ой-ой. Плохо-то как. Настоящие «деловые». Эти церемониться не будут.
– Шли бы вы, добрые люди, к своему месту, – тихо и вежливо предложил Оберон. – Я вас не видел, вы меня не видели.
А нож вытянул из-за спины, постарался, чтобы длинное лезвие сверкнуло в свете фонаря, ловко, с переворотом перебросил из руки в руку.
– Хороший ножик, – одобрили во мраке за фонарем, – мой будет.
– Отчего же твой?! – возмутился хозяин фонаря.
– А мне сапоги, – встрял еще кто-то.
– Да кончайте его! Хватит трындеть! Смерть как жрать хочется.
– Ну валяйте, подходите! – мрачно предложил Обр. Их, ясное дело, много, но проход-то узкий. Двоим и то не развернуться. Эх, если бы не Нюська…
– Так-так-так, – весело донеслось сзади, – опять чего-то делят и опять без меня… Ух ты, еж рогатый, против шерсти полосатый! Как стоишь, дурень, как перо держишь?! Растопырился, как кура на вертеле!
Ноги у Хорта подкосились, так что пришлось прислониться к стене. Нож сам собой выпал из ослабевшей руки.
– Маркушка, – прошептал он. – Маркушка, ты живой?
* * *
– Ты лопай, лопай, – приговаривал Маркушка, похлопывая Обра по спине, так что проглоченная еда едва не вылетала обратно. – Золото, а не парень. Сам его всему выучил. Такой и на дыбе не расколется.
Хорт кивнул, подтверждая свою надежность, и старательно впился зубами в свиную ножку. Он понимал: надо помалкивать. Пусть старый вор отдувается. Ему виднее.
– Головой за него ручаешься? – спросил Корень.