Сколоченный Иргаем стул стал казаться монаху позорным столбом. Он сидел на виду, выше всех. И все на него смотрели! Оба отряда! Уйти? Немыслимо. Остаться сидеть? Невозможно! Иргай всё пел и пел, рассказывая, как Увар перехитрил оборотней. Хотелось заткнуть уши и ничего не слушать.
* * *
— Как проспался Юлди-монах в том порубе, — неумолимо продолжал Иргай, — Как увидел он злое бесчестие…
Так схватился он за дубовое бревно
И его из стены-то вывернул
Неповадно чтоб оборотням было-то
Над людьми Заступника скалиться.
Монах подумал, что лучше б тот поруб обрушился на него и сломал ему шею. Какой же он был дурак, что купился потом на раскаяние Улрика и Друджи и позволил завести себя в новую тюрьму! Но ведь они действительно раскаялись! Они стыдились… Заступник! Им было совестно, что они снова обманывают своего пастыря… но они даже не подумали остановиться. И он ещё гордился, что привёл этот народ к Заступнику! Как неглубока их вера! Как под налётом благочестия скрывается звериная жадность! Но ведь они с восторгом слушали проповеди! Они мечтали заслужить себе место в войске Заступника! Неужели эти души достанутся Врагу?! А всё потому, что он, Юлди, не заметил семян греха…
* * *
Пока монах предавался своим грустным мыслям, Иргай добрался до конца своей песни:
А тем временем да тем времечком
Потеряли Юлди да сотоварищи
Как пришли они к главному оборотню
Да как начали под стенами криком кричать
Криком кричать, топорами стучать:
Отдавай ты нашего товарища.
Да как вышел к ним главный-то оборотень
Волк матёрый да опытный
Да как начал над ними насмехатися
Нет среди вас мне поединщика
Я рукой махну — ляжет конница
Я ногой пихну — пехота повалится
Убирайтесь вы, пока не побил я вас
Не впервой мне с людьми-то справлятися.
Услыхал Увар-оберст те реченьки
Да как вышел он с саблей востренькой
Да и скажет, мол, рано хвалишься.
Ты как волк лесной, на чужое заришься
А до драки дойдёт — хвост поджав, сбежишь.
Не стерпел супостат поношения,
Обнажил он сабельку вострую
Да и с ней-то на Увара кинулся.
Но напрасно волк серый похвастался
Победил его Увар доблестно
Потому что он бился за товарища
Потому что дело его было правое.
— Что, стыдно? — подсела к монаху Врени. — Дурак ты, Юлди. На, выпей.
Юлди покорно взял протянутую ему флягу и сделал глоток. Казалось, он выпил жидкое пламя, оно обожгло ему гортань и вспыхнуло в желудке. Кровь бросилась в голову.
— Ага, вижу, пробрало, — ухмыльнулась цирюльница. Похоже, она и сама была изрядно навеселе. — Пей ещё. Поможет.
Монах безропотно последовал этому совету. Он уже привык пить всё, что ему протягивала Врени.
Глава шестая
Побоище
По Дарилике ехали вместе с летом. Холмы сменялись полями и усыпанными цветами лугами, а потом дорога снова ныряла в лес. В иные города заезжали с богатых ворот, а выезжали из бедных, в иные — наоборот. Непривычно было видеть даже самые большие и величественные дома, сколоченные из дерева, а не сложенные из камней, но в Дарилике всё было деревянное. В какие-то города вовсе не пускали, приходилось вставать под стенами и дожидаться, пока не приедут княжьи слуги, чтобы спросить верительные грамоты. После этого Увара пускали в город «с малой свитой» и вскоре оба отряда двигались дальше.
Время шло. Нежная зелень листвы становилась тем темнее, чем ближе они приближались к цели. Постепенно время и искусство Врени делали своё дело и к степи Юлди подъезжал уже на телеге, то лёжа, а то сидя на сколоченном Иргаем стуле. Монах как раз сидел, когда дорога вышла из леса и перед ним открылось бескрайнее пространство. Не было ни деревьев, ни домов, ни стен, не заборов, только море травы, которое волнами гладил ветер. У монаха захватило дух. Опрокинутой синей чашей над ними возвышалось небо.
Со стороны донёсся неодобрительный голос Врени — она ехала на следующей телеге, вместе с Дакой и её детьми:
— А почему трава жёлтая? До осени далеко ещё.
Дака засмеялась.
— Выгорела, — коротко ответила она. — Солнце соки выпило.
Странно изменились люди, которых Юлди успел хорошо изучить за время дороги. Тафелонцы — это было видно — напряглись, насторожились. Вон седой Берток проверяет, хорошо ли меч из ножен выходит, вон Винхо, приподнявшись в седле, озирается, пытаясь разглядеть, не подкрадывается ли кто. Хромой Ферко похлопывает по раненной шесть лет назад ноге. Габор, Карско и другие, никогда в степях прежде не бывшие, очарованно смотрят вокруг.
А остальные, Харлан, его сыновья, их сородичи Сил, Калин… как и люди Янака — они расслабились, повеселели. Будто домой вернулись. Сзади раздался женский смех, нежное материнское воркование. Некоторые дети в отряде никогда здесь прежде не были, они выросли уже в Тафелоне.
К телеге подъехал Фатей.
— Хорошо! — сказал он на тафелонском. Он ухмылялся, но Юлди заметил, что юноша странно напряжён.
— Что не так? — спросил монах прямо. Фатей фыркнул. Все знали, что шесть лет назад он продал душу Врагу, чтобы выучиться у его слуги подлым хитростям. Но с монахом юноша всегда был приветлив.
— Всё не так, — отозвался Фатей и вдруг перестал ухмыляться. Лицо его сделалось строгим и как будто даже сердитым. — Второй день людей не видим. Мимо Канева шли — видал, деревни сожжённые стоят?
Юлди смутился. Дорогой он любовался полями, лесами, небом, жалея, что ему не дано, как брату Полди, запечатлеть лечащую душу красоту. Действительно, за полем, которое они проезжали третьего дня, где-то вдалеке виднелись почерневшие развалины.
— Здесь всегда неспокойно, — припомнил монах разговоры Увара и Янака. — Князья…
— Князья знают: сожжёшь деревню, хлеба не будет, — перебил его Фатей.
Юлди вдруг вспомнил: то поле сплошь поросло бурьяном. Он ещё тогда подумал: отдыхает. Фатей покачал головой.
— Всё не так, — повторил он и снова заухмылялся.
* * *
Стоять на краю не стали, двинулись по дороге через степь. Что она наезженная, успокаивало, значит, тут часто ходили. Значит, можно пройти. Дака, покрикивая на Сагилла, чтобы не вертелся на краю телеги, рассказывала Врени:
— Ты не смотри, что в степи стен нет. Она не ровная. То холм, а то овраг. Умеючи можно близко подобраться, а мы и не заметим.