Его друг посмотрел на группу мужчин, отметив про себя, что походка их отличается от походки людей, привыкших ступать по твердой земле.
– Они думают, что эта огромная скала еще и палуба, – ответил Эпикл. – И что из этого? У них есть право голоса и больше, чем у большинства, причин быть здесь. Не обращай на них внимания, Ксантипп. Все они видели, как их друзья тонули из-за Мильтиада. Это не значит, что они будут голосовать сегодня за него.
Ксантипп прикусил губу. Он наблюдал, как потные рабы поднимают наверх корзины для голосования. Влиять на присяжных, когда они выносили вердикт, не разрешалось никому. Во время судебного разбирательства никто не поднимал руку и не занимал ту или иную сторону. Вместо этого каждому голосующему давали два бронзовых кружочка: просверленный, с отверстием в центре, и гладкий. Один означал «виновен», другой – «невиновен». Определить, какой кружок выбран, пока присяжный держит его пальцами с обеих сторон, не мог никто. Это означало, что на голосующих нельзя повлиять, а голоса купить, – по крайней мере, с некоторой гарантией. Таким образом, результаты суда были настолько чистыми и правдивыми, насколько это вообще возможно. Ксантипп смотрел на людей с галер и гадал, как они будут голосовать.
Четыреста – таким было число присяжных, о котором они договорились с Мильтиадом. Могла быть тысяча или всего лишь сотня, но это число стало разумным компромиссом. Последний из них нашел место, где можно было посидеть или постоять, когда взойдет солнце и длинные тени сократятся. Здесь, высоко над городом, день казался мирным, хотя одновременно по всему центру Афин должны были проходить еще с десяток судебных разбирательств. Применять закон предстояло присяжным и магистратам, имеющим не больше опыта, чем обвиняемый. Всегда находились те, кто выступал за более опытных судей, подготовленных для столь важной задачи. Всего поколением раньше судебные решения выносились архонтами совета ареопага. Однако из-за широкого распространения коррупции судебные решения часто бывали предвзятыми. Ксантипп выступал против того, чтобы отдавать решение о человеческих судьбах в руки необразованных, ущербных, злобных, бедных. Фемистокл высказывался за, и это объяснялось отчасти тем, что он помнил свою юность. Но правда заключалась в том, что система работала так же хорошо, как и любая другая, и объединяла их всех как афинян. Этого Ксантипп отрицать не мог. Это было написано на лицах всех собравшихся, их глаза выражали живой интерес и серьезность. Сегодня им предстояло решить судьбу Мильтиада, вынести приговор одному из своих, и они намеревались сделать это с подобающим случаю достоинством.
Ксантипп облегченно вздохнул, когда пришли два моряка и заняли места рядом с ним. Найти и разговорить капитана и гоплита, чтобы записать, как все было, со слов очевидцев, оказалось нелегко. Помогло то, что они оба были настроены резко против Мильтиада. Ксантипп встретился взглядом с каждым, когда они подошли пожать ему руку, а затем сели на деревянные скамьи лицом к присяжным, готовые дать показания, когда их вызовут. Ксантипп с удовлетворением отметил, что ни один из них не отвел взгляд. Мильтиад и его люди заняли места по другую сторону магистрата, все лицом к присяжным – сидя или стоя на голом камне. Ксантипп и Эпикл, как его сопровождающий, сидели, глядя на присяжных заседателей и город за ними, окрашенный золотом утреннего солнца.
Магистрат откашлялся; сделал это снова и еще раз, как будто у него сдали нервы и он никак не решался начать. Ксантипп уже собирался встать и вмешаться, когда магистрат наконец заговорил:
– В этот судный день месяца скирофорион, года Аристида, я созываю суд в соответствии с законами Афин и мудростью Афины. Ксантипп из филы Акамантиды и дема Холаргос – истец и главный обвинитель Мильтиада, героя Марафона.
Ксантипп опустил голову, хотя и услышал, как Эпикл вздохнул, выражая свое мнение относительно такой дешевой попытки манипулирования. Похоже, магистрат был не так уж безучастен, как казался. Удача или боги, конечно, сыграли свою роль в выборе. Это тоже было частью судебного разбирательства.
Один из писцов собрания низко наклонился и шепнул что-то на ухо магистрату. Тот покраснел от услышанного, но кивнул. В вопросах права ему, без сомнения, не помешало бы пройти обучение у более опытных писцов. Он еще раз просмотрел свои записи, хотя они явно плыли у него перед глазами.
Когда преамбула закончилась, Ксантипп пропустил мимо ушей собственное имя, и Эпиклу пришлось толкнуть его локтем. Он встал и кивнул человеку, стоявшему возле двух больших урн, одна из которых возвышалась над другой. Соблюдая формальности, мужчина вынул затычку из основания верхней урны. Тонкая струйка воды потекла в нижнюю урну, медленно наполняя ее до излива в боку. Таким образом предотвращалась тактика изматывания защиты многодневной обвинительной речью. У каждого оратора было бы не больше времени, чем требовалось, чтобы вода пролилась из второй урны. Звук текущей воды был не менее приятен на Ареопаге, чем журчание ручья.
– Я стоял с Мильтиадом на поле Марафона, на левом фланге, – сказал Ксантипп, начиная расхаживать взад и вперед.
Все взгляды были прикованы к нему, и ветерок пронесся над скалой, взъерошив его волосы. Он не собирался начинать таким образом, но судья вложил ему в голову эту идею, и, возможно, жало следовало удалить, прежде чем продолжить.
– Тогда он не был опрометчив. Он мог бы послать левый фланг вместе с центром и правым флангом в одну безумную атаку против персов. Мы могли бы победить, но могли бы и проиграть. Нам не дано это знать. Вместо того чтобы идти вперед, мы стояли и смотрели, как убивают наших друзей.
Это было все, на что Ксантипп осмелился пойти. Мильтиад наблюдал за ним сверкающими глазами, а его сын озадаченно хмурился, как будто не слышал прежде эту версию истории. Ксантипп знал, что не может выдвинуть обвинение.
Мильтиад предупредил его, что расскажет о непослушании Ксантиппа в боевых условиях. Это уничтожило бы их обоих.
Он привел в порядок мысли, сожалея, что не может добавить им беглости и живости.
– Мы победили в тот день. Мы убили тех, кто хотел поработить нас, мужчин, тех, кто забрал бы наших женщин и детей для развлечений, кто сжег бы этот город. Мы сломали их.
Он сделал паузу и склонил голову. У другого это выглядело бы неискренне, фальшиво, но здесь, в этом месте, где ветер трепал волосы, на него вдруг накатила волна воспоминаний.
– На дороге нас встретили горожане. Они вышли приветствовать нас с вином и цветами – красным амарантом. Мы пришли к Пниксу и возблагодарили богов за избавление. Мильтиад был героем в то утро и, как любимец Афин, попросил у нас корабли и людей. Семьдесят кораблей, с тремя ярусами гребцов по тридцать с каждой стороны. Сто восемьдесят свободных горожан – чтобы рассекать волны. Кроме них, на каждом корабле – по два повара, три плотника, парусный мастер, штурман-кибернетос и его посыльный. Все из афинских демов и фил. И с ними воины в бронзовых доспехах – гоплиты, те, что бились при Марафоне, рядом со мной, рядом с Мильтиадом. Одни с левого фланга, другие – из племен центра, те, кого персы отбросили, но не сломили. Те, которые перестроились перед лицом улюлюкающего, воющего, ревущего врага, блестящего от крови и пота, – и отбросили его!