Эпикл ухмыльнулся, заметив мрачное выражение лица Ксантиппа.
– Если бы мы были спартанцами, – продолжил Фемистокл, – мы бы потратили серебро на новые казармы и… камни или железные столбы. Если бы мы были фессалийцами, мы бы наверняка купили лошадей. Люди из Коринфа, возможно, – овец или коз. Кто знает? В Афинах насчитывается около тридцати тысяч мужчин избирательного возраста. Я мог бы попросить демархов каждого из ста демов предоставить точный подсчет. Возможно, нам это понадобится, когда мы решим, что делать с этим даром богов. Двадцать тысяч метеков решать, конечно, ничего не будут. Всех женщин и детей насчитывается около двухсот тысяч, рабов примерно столько же. Так вот, заработная плата работника составляет две драхмы в день, чуть больше семисот в год.
Он привлек внимание толпы, восхищенной тем, как ловко он оперирует числами. Ксантипп и Эпикл переглянулись. Чтобы считаться эвпатридами, нужно было иметь землю, приносящую состояние зерном, или серебро – после его продажи. Новые копи не могли существенно повлиять на жизнь каждого из них. Но в глазах некоторых появился алчный блеск, возбуждение искрило в толпе. Для многих открытие в Лаврионе означало бы реальную перемену в их судьбе.
– Каковы его намерения? – пробормотал Эпикл. – Он доверяет тебе, Ксантипп, или хотел бы доверять. Он обсуждал это с тобой?
Ксантипп покачал головой.
– Мне сказали, – сильным и ясным голосом продолжил Фемистокл, – что новые копи могут принести каждому из вас годовую зарплату. Я был на месте и видел новые раскопы. Еще тысячи найдут там работу, копаясь в земле. Если вы или ваши родственники когда-либо боялись голодной смерти, будьте уверены – в Лаврионе найдется работа. Я говорю вам это, потому что знаю, что Аристид будет честен с вами. Он скажет вам взять серебро из земли, очистить его и отчеканить в драхмах и тетрадрахмах, чтобы прокормить ваши семьи и построить новые дома. Он скажет вам нанять плотников и плиточников и купить мясо, сыр и деревянные игрушки для ваших детей. Он скажет, что такое количество серебра в городе будет переходить из рук в руки, создавая стоимость и труд там, где не было ничего. Аристид считает, что такая находка принесет пользу всем нам. В этом мы с ним полностью согласны. Афиняне выиграют, но от свободы, а не от плитки, кирпича и улучшенных дорог.
Раздался ропот недовольства, и Фемистокл поднял руки и рассмеялся:
– О, я знаю, дороги ужасны. Нам нужно их мостить. Возможно, Аристид, когда возьмет слово, скажет вам заняться именно этим. В конце концов, когда персы войдут в Афины, они будут рады найти хорошие дороги, вымощенные прекрасными шлифованными камнями!
Он переждал волну нервного смеха, после чего заговорил более серьезным тоном:
– В Афинах мы зарабатываем на торговле. Мы продаем масло, инжир и глиняные кувшины из наших печей. Мы везем к себе рыбу, ячмень и пшеницу для хлеба. Кровь нашей жизни в морской соли, высохшей на парусах наших кораблей, в блеске старого дерева в доках. Порт Пирей – вот что отделяет нас от коринфян, солдат Спарты или торговцев лошадьми из Фессалии. Мы мореплаватели, и мы независимый народ, как описал нас сам Гомер.
Фемистокл умолк. Его большая голова опустилась, словно в молитве, хотя глаза смотрели вдаль.
Наблюдая устроенное этим человеком представление, Ксантипп прикрыл веки. В полной тишине слышался только шепот ветерка и шорох одежд. В какой-то момент ему почудился запах моря. Когда Фемистокл снова поднял голову, ему показалось, что с тишиной ушла какая-то магия.
– Сколько кораблей сейчас в нашем распоряжении? Мильтиад взял семьдесят триер с экипажами и гоплитами. В наших водах осталось едва ли две дюжины триер, чтобы ответить на любую угрозу, которая может возникнуть. Те из нас, кто шел к Марафону, видели флоты Персии и их финикийских союзников. Их было там две или три сотни, может, больше – и на всех лошади и люди. Беспрепятственно крадущийся вдоль наших берегов вражеский флот. Высаживающий солдат там, где им нравится. Угрожающий всему, что у нас есть, всему, что мы когда-либо можем иметь. Если Аристид будет стоять здесь и спорить, что нужны дороги и храмы, спросите его вот о чем: какая от них будет польза, когда вернутся персы? Хотя, может быть, вы думаете, что они не вернутся, что великий царь, который никогда не знал поражений, примет удар, который мы нанесли ему при Марафоне, и отстанет от нас?! Если вы в это верите, то у меня есть на продажу горшок, которым пользовался сам Геракл.
Он улыбнулся вместе с толпой, но сразу же посерьезнел и грозно сдвинул брови.
– Серебро в Лаврионе – это дар земли и богов. Никто из нас этого не ожидал, и мы мало что сделали, чтобы заслужить такое богатство. Если мы проголосуем за то, чтобы разделить серебро между нами, у каждого из нас его будет достаточно, чтобы купить несколько безделушек – новую крышу, новые ворота, камни для дороги или раба. Такие вещи стоят того, чтобы их иметь. Наши враги оценят наши приобретения, когда придут!.. Вместо этого я прошу, чтобы новое серебро было добавлено в общий фонд, управляемый должностными лицами собрания для закладки новых кораблей – флота, подобного которому этот город никогда не знал. Сто, двести кораблей, столько, сколько мы сможем построить и укомплектовать экипажами.
Он вытянул правую руку и начал считать, загибая пальцы:
– Нанимаем мастеров-корабелов – и там, где они покупают еду и инструменты, появляются торговые места. Двести гребцов и пятьдесят гоплитов на судне – все молодые люди, зарабатывающие достаточно, чтобы содержать дома новую семью. Понимаете? Город, растущий здоровым, богатым и сильным. Кусочек за кусочком это богатство вернется в Афины – за еду, за кирпичи, за черепицу, за рабов. Все, о чем я прошу, – это чтобы мы сначала превратили его в корабли, а потом во все остальное. Со временем вы получите его обратно. Но сначала отдайте его ветру и морю – и оно спасет всех нас.
Кто-то из слушавших приветствовал его предложение, другие просто кивали или собирались группами, чтобы обсудить эту идею. Эпистату потребовалось время, чтобы навести порядок и призвать другого оратора. Поднялась дюжина рук, у некоторых были друзья, готовые подтолкнуть их вперед. Аристид стоял особняком, окруженный по меньшей мере сотней сторонников. Когда он поднял руку и собрал складки своей хламиды, остальные замолчали, позволяя ему выйти вперед.
Фемистокл спустился с трибуны, а Аристид поднялся по каменным ступеням. Встретившись на лестнице, мужчины даже не взглянули друг на друга.
Взирая поверх тысяч голов, Аристид медленно вдохнул теплый послеполуденный воздух. Название Пникс означало «давка». В этот день все так и было. Казалось, все Афины собрались на холме и наблюдали за происходящим.
После широкоплечего, живо жестикулирующего Фемистокла худощавый, невысокий Аристид смотрелся неубедительно и напоминал скорее ученого или учителя, чем пламенного оратора. Поношенная одежда, оборванный подол с болтающимися грязными нитками, неухоженная, растрепанная борода. Но сам он выглядел здоровым, загорелым и сильным. Стоя перед толпой, Аристид поднес руку ко рту и провел пальцем по губам. Шум умолк, все обратились в слух. Даже те, кто наиболее решительно соглашался с Фемистоклом, не пытались заглушить выступающего. Эпистату вообще редко приходилось задействовать скифских лучников, чтобы убрать оратора, за что Ксантипп был благодарен. Если человек не богохульствует, его нужно выслушать.