- Нет… - Анна покачала головой. – Староста сам приказал… А когда опомнился, было уже поздно.
- Они ещё попомнят меня! – Иван сжал кулаки так, что ногти впились в жёсткие мозолистые ладони.
Испугавшись, девушка торопливо принялась уговаривать:
- Это безумие, Иван… Опомнись! Ты погубишь и себя, и других, невинных! – она взяла его за руку и твёрдо добавила: - Послушайся меня… Их ты не вернёшь, а себя погубишь… Не повторяй безумия отца...
- Да вы не бойтесь, барышня, - Иван криво усмехнулся, - пока вы в этом доме, им страшиться нечего. — Он устало опустил голову и добавил: - Лукерья любила вас… А я в Сибирь уйду. Авось, не споймают!
Он опять помолчал, надвинул на глаза шапку и сказал:
- Прощайте, Анна Лександровна… Наверное, уже не свидимся, простите, ежели чего…
- Прощай, Иван…- Анна смотрела ему в лицо, не зная, какие найти слова, чтобы хоть на сотую долю развеять невыразимую печаль этого большого, непокорного человека.
- Прощай, - повторила она, - удачи тебе… И знай, я тоже любила Лукерью.
Иван хотел сказать что-то ещё, но махнул рукой и решительно шагнул в темноту.
ПРОДОЛЖЕНИЕ СЛЕДУЕТ
Часть I. Глава 14
Для иллюстрации использован обработанный рисунок неизвестного художника "Декабристы перед восстанием".
Восстание семёновцев взволновало не только императора. Столица была буквально потрясена случившимся. Всё общество как-то сразу распалось на два лагеря: одни принялись изображать возмущение «наглостью солдат», другие, напротив, сочувствовали восставшим, не понимая при этом истинных причин волнения, и выражали сожаление по поводу похорон первого российского полка, просуществовавшего полтора века, имевшего на своём счету немало славных побед. Впрочем, были и третьи, которые смотрели на случившееся с несколько иных позиций, видя во всём политическую закономерность и считая это событие началом ещё более великих потрясений.
Однако, несмотря на столь разные мнения, всех объединяло одно – никто не остался равнодушным. В светских салонах, во время дружеских пирушек, в казармах и просто на улице это была тема для самых горячих споров и нелепейших слухов.
У Петрушевского были гости. Синяев зашёл ещё днём и, как всегда, задержался допоздна. Ближе к вечеру приехал Тургенев. После того, как Пушкин познакомил его с Сергеем, они подружились.
- И что бы там мне ни говорили, - категорично гремел Синяев, - я никогда не поверю в то, что всё это выступление устроено офицерами.
- А я бы не был столь категоричным, - возражал ему Петрушевский, разливая по бокалам багрово-красное вино, и, как бы ища поддержки, посмотрел на Тургенева.
Тот с невозмутимым видом, казалось, не проявляя особого интереса, наблюдал за спором.
- Совершенно напрасно, - не унимался Синяев, - посуди сам, на кой чёрт взбунтовать полк без пользы и тем самым напрасно погубить?! Нужно быть последним дураком, чтобы пойти на этакое.
На этот довод, высказанный Николаем с необычайным пылом, Сергей не нашёлся, что возразить и спросил у Тургенева:
- Николай Иванович, что же вы молчите? Или этот вопрос вас не трогает?
- Напротив, - оживился тот, - напротив, друзья мои. Должен заметить, я, как человек сугубо гражданский, мало понимаю в делах армейских, но более склоняюсь к мнению Николая Ильича. Полагаю, ни для кого не секрет, как у нас обращаются с солдатами… А полковник Шварц,* как я слышал, вообще превзошёл все ожидания. Так что причины, думаю, ясны, – Тургенев развёл руками и затянулся сигарой.
Они долго ещё говорили. Синяев ушёл первым. Проводив его, Сергей вернулся в гостиную и застал Тургенева в задумчивости, отрешённо смотрящим на кончик дымящейся сигары.
- О чём задумались, Николай Иванович? – спросил Сергей, протягивая ему рюмку коньяка.
- Я?.. – на красивом лице Тургенева почему-то появилось недоумение, и он пристально, как бы решая что-то, посмотрел на Сергея. – К чёрту вино! — он порывисто встал и прошёлся по комнате, потом остановился и, подняв указательный палец, назидательно заметил: - И вообще, вы много пьёте, друг мой…
- Я знаю, - невесело усмехнулся Сергей. – Однако, вы не ответили на мой вопрос. Я вижу, вы чем-то озабочены…
- Да, пожалуй, вы правы… Ладно, давайте сюда ваш коньяк, - Тургенев залпом выпил содержимое рюмки и уже уверенно продолжил: - Знаете ли, любезный друг, многие из наших общих знакомых давно желают иметь вас участником в одном важном и великом деле… - он опять сделал паузу и закурил. – Должен я вам сказать, в России давно уже существует тайное общество, стремящееся к её благу… - видя заинтересованность Сергея, Тургенев торопливо добавил: - Покуда вам знать довольно… Желаете ли вступить в наше число?
С этими словами он внимательно посмотрел на Сергея, ожидая ответа.
Петрушевский был удивлён внезапным предложением, хотя известие и не было для него таким уж неожиданным. Он не только подозревал о существовании организации, но даже знал об этом наверняка. Первым желанием было дать немедленное согласие. Однако он, помедлив, спросил:
- Из кого же состоит ваше общество и какова его цель?
- Как вы, должно быть, поняли, ваш покорный слуга его член. Покуда я не могу и не вправе ничего сообщить вам, - ответил Тургенев, - скажу только, что цель общества есть распространение просвещения, искоренение всякого зла и хамства, пожертвование личными выгодами для счастья России… Коротко говоря, проведение идеи истины и бескорыстия.
- Почему же, Николай Иванович, если это такое благодетельное общество, почему же оно тайное? – вновь спросил Сергей и с ироничной усмешкой добавил: - Я полагаю, благой цели нечего скрывать, прекрасного у нас и так очень мало.
- Согласен с вами, - лицо Тургенева оставалось невозмутимым и серьёзным. – Однако мы сделали общество тайным, дабы избежать всякого рода насмешек и пересудов большинства, которое может не понять наших высоких целей и помешать нам на первой поре, - пояснил он.
Петрушевский, прохаживаясь, обдумывал свой ответ. Цели, о которых рассказал Тургенев были близки ему. Но полученные сведения не давали полного представления об организации. И всё же после недолгих размышлений, Сергей твёрдо сказал:
- Я согласен.
Большие, выразительные глаза Тургенева радостно блеснули. Он с улыбкой горячо пожал руку Петрушевскому и просил его на следующий день прийти к себе на квартиру.
***
Столица жила своей обычной, на первый взгляд, жизнью. Однако в привычной суете петербургских улиц с самой разнообразной публикой - от краснощёких торговок в пёстрых платках, выставляющих напоказ свой товар, от мелких чиновников, старающихся выглядеть значительно, и до какой-нибудь разнаряженной в кружева и шёлк барыни или до шумной компании молодых офицеров, вечно спорящих на самые разные темы, - во всей этой картине угадывалось присутствие чего-то нового и непонятного, а потому пугающего. Над всеми вдруг нависло ощущение близких и больших перемен. Одни ждали этих перемен с нетерпением, питая самые фантастические надежды, другие, в противовес первым, страшились каких бы то ни было изменений, считая, что разговоры о свободе и конституции ни к чему хорошему не приведут. И этих последних было больше.