Голос пойманной птицы - читать онлайн книгу. Автор: Джазмин Дарзник cтр.№ 33

Эти первые публикации Насер хвалил, но без особого пыла.

– Не останавливайся на достигнутом, – говаривал он. – В стихах ты должна быть такой же, как в эти часы, здесь, со мной, в этой комнате.

Однажды мы сидели за столом друг напротив друга, пили кофе, он читал привезенную мной новую подборку стихотворений. Я наблюдала, как он читает. Я все чаще и чаще писала о любви не абстрактно, а обращалась к Насеру, пыталась дотянуться до него в стихах, надеялась запасть ему в душу. Все, что я не могла сказать ему, я вкладывала в стихи.

Он так внимательно их читал, что я разволновалась. Меня подмывало вскочить, уйти, но я заставила себя дождаться, пока он дочитает. А чтобы отвлечься, играла с жемчугами на запястье, перебирала бусины. Я так нервничала, что совсем позабыла о кофе, и, когда наконец решила сделать глоток, обнаружила, что кофе остыл. Я со стуком поставила чашку на стол, но Насер не поднял на меня глаза и молча продолжал читать. Он читал неторопливо, спокойно, подолгу задерживался на каждом стихотворении, некоторые перечитывал дважды, трижды, прежде чем взяться за следующее, порой беззвучно проговаривал про себя строки или водил пальцем по бумаге, отмеряя стопу.

– Вот это. – Он подвинул ко мне стихотворение. Оно называлось «Грех» и заканчивалось строфой:

Посвящения не было, как и имени Насера ни в одной из строк, но он наверняка узнал все до мелочей. Это стихотворение принадлежало ему – и мне.

– Думаешь? – удивилась я.

Я долго отделывала стихотворение, оттачивала каждое слово, каждую паузу, снова и снова перечитывала строфы, пока не почувствовала, что довольна результатом, но, даже когда я писала его, понимала, что подобная декларация страсти недопустима от женщины. Ее никогда не опубликуют.

– Разве тебе не хочется стать частью чего-то нового? Чего-то большего? – не унимался Насер.

– Разумеется, но…

Он нахмурился.

– Это лучшее твое стихотворение и самое откровенное. Ты обязана его опубликовать.

Я молча обдумывала его слова.

– Мы дадим его в новом выпуске, – продолжал Насер. – Думаю, успеем. Правда, номер уже отправили в типографию, но, пожалуй, мне удастся кое-что подвинуть и выкроить место. – Он встал, принялся расхаживать по кухне, не выпуская из рук листок со стихотворением. – Вот только лучше бы тебе взять псевдоним. Тем более для такого.

Псевдоним? Как же мне говорить правду о себе, подумала я, если даже нельзя назвать свое настоящее имя? Я знала, что поэтессы почти всегда печатались под псевдонимом. Быть может, они считали, что псевдоним их защищает и одновременно освобождает. Правда, мужчины тоже обычно брали псевдонимы. Но мне показалось трусостью прикрываться чужим именем.

– Нет, – сказала я. – Я хочу опубликовать их под своим именем.

Я ответила наобум и, несмотря на предупреждения Насера, толком не поняла, что выбрала имя и стихотворение, с которых вскоре начнется моя новая жизнь.

14

В стране моей считалось, что женское естество пронизано грехом, что женские голоса способны ввергнуть мужчин в соблазн и отвлечь от раздумий как о небесном, так и о земном. Но когда я листала журналы, открывала томики стихов, я видела, что мужчины во все времена описывали свою любовь и возлюбленных с предельной откровенностью и свободой. Мужчины тысячелетиями сравнивали красоту своих любимых со всем, что им заблагорассудится, выражали самые разные любовные мольбы и призывы, описывали все состояния, в которые ввергала их любовь. И читатели воспринимали это совершенно спокойно. Никто не разражался возмущенными криками. Никто не вопил: «Боже мой, этот поэт потрясает нравственные устои! Покушается на стыдливость и непорочность! Какое падение нравов! То ли дело в дни нашей юности… Мы обречены на муки ада!»

Но я была женщиной, и считалось, что мне пристало сдерживать стоны, подавлять вздохи, рвущиеся из груди. Я же молчать не могла. Я не могла притворяться стыдливой, добродетельной, непорочной. Нет. Я была женщиной, и я не могла говорить мужским голосом, потому что он был мне чужд: это был не мой голос, неискренний, ненастоящий. И дело не только в этом. Я писала как женщина и этим хотела сказать: женщина – человек. Мы, женщины, имеем право дышать, кричать и петь.

* * *

Наконец мне прислали «Грех».

Несколько дней я старалась выходить из дома на базар в то время, когда разносили почту. Я взяла в руки бандероль, почувствовала ее приятную тяжесть и сразу же догадалась, что внутри. Я хотела было занести журнал в дом, чтобы потом прочесть у себя в спальне, но передумала и вышла на улицу. Я спрятала бандероль под блузку и поспешила в сад. Там я села на корточки, прислонилась к дощатой стене курятника, разорвала оберточную бумагу, достала журнал, положила его на колени и стала читать. Кажется, я улыбалась, просматривая страницы. Я жадно искала глазами собственное имя и наконец нашла: «Грех», автор – Форуг Фаррохзад. И ниже примечание от редактора:

В этом выпуске «Мыслителя» мы знакомим вас с отважной молодой поэтессой, Форуг Фаррохзад, матерью и женой. В «Грехе» поэтесса отвергает принятые в нашей стране ограничения и откровенно признается в желаниях, свойственных ее полу. Этим стихотворением Форуг Фаррохзад зарекомендовала себя как голос новой женщины Ирана, представительницы новой, неподцензурной женственности.

У меня тряслись руки. Я перечитала примечание второй, третий раз. «Откровенно признается в желаниях, свойственных ее полу»? «Грех» чувственен, не стану отрицать, но при чем тут откровенность? Я вовсе не собиралась исповедоваться от имени всех женщин! И зачем указывать, что я жена и мать? Чтобы наказать, пристыдить меня за написанное? И тут, словно этого было мало, я увидела такое, от чего похолодела: на соседней странице красовался силуэт обнаженного женского тела. Я перевернула страницу: там, возле другого моего стихотворения, напечатали интервью с Брижит Бардо и ее фотографию в бикини. Актриса стояла, запрокинув голову и приоткрыв блестящие губки.

Через три дня я приехала в Тегеран и накинулась на Насера:

– Зачем ты это сделал? – смаргивая злые слезы, я сунула журнал ему под нос.

Он недоуменно воззрился на меня.

– Мы лишь подчеркнули твою смелость, и только. До тебя ни одна женщина не отваживалась писать так откровенно. Даже вполовину! Разумеется, твое стихотворение не могло не привлечь внимание. Разве ты не понимала, на что идешь, когда согласилась на публикацию?

Я всплеснула руками.

– Если бы я хотела привлечь к себе внимание, то это можно было сделать куда проще!

– Дело ведь не только в том, что ты привлекаешь внимание, – не сдавался Насер. – Это в тебе есть – и тебя в любом случае заметили бы. Примечание редактора и иллюстрации лишь подчеркивают значимость того, что ты современная поэтесса. Вопрос в другом: как ты распорядишься этим вниманием?