– Я… я не хочу об этом!
– И я не хочу, Оливер, но… Вот мы с тобой. Ты и я. Под землей, в темноте, беседуем, как два закадычных друга. Два закадычных друга, у которых отцы плохие. – Элай положил обе руки Оливеру на колени, с силой прижимая его к земле. – Совершенно верно. У меня также был просто ужасный отец. Регулярно выбивал мне сопли. Ты знаешь, в чем было дело? Я постепенно до этого дошел. Вначале, когда ты еще совсем маленький, тебе нравится все то, что нравится отцу: футбол, рыбалка или ковыряние в машине. Но затем, когда становишься постарше, ты уже сам превращаешься в личность, понимаешь? Ты увлекаешься тем, что нравится тебе. Я любил книги и компьютеры. И историю. А этот троглодит не любил книг, терпеть их не мог; о господи, как он однажды отлупил меня книгой «Наша вселенная» издательства «Тайм лайф» – по-моему, в моей жизни не было более жестоких побоев, и дело не в том, что в другие разы было не так больно – нет, совсем нет, – но отец сделал больно не только мне, но и книге, просто вырвал ее из переплета! Страницы были разбросаны повсюду. Отец ее сжег. Можешь в это поверить? Сжег книгу! И сделал он это потому, что я вырос не таким, как он, и когда он смотрел на то, кем я стал, приходил в бешенство. Вместо того чтобы видеть во мне предмет гордости, отец проникался жаждой отомстить. Как будто я… вырвался из его власти. Я выучился тому, чему он не выучился за всю жизнь, вырвался из его рамок, и как же люто отец меня за это возненавидел! Как чудовище я стал лучше, чем он, и я, ох-хох, сделал то, что должен был сделать, мальчик мой, о да, сделал, что должен был!
Оливер не хотел спрашивать и в то же время хотел. Любопытство глодало его мозговой ствол подобно голодному зверю.
– Ч… что вы сделали?
– Ушел из дома, Оливер. Зажил своей жизнью.
– А…
Презрительно фыркнув, Элай расхохотался.
– Шутка. Я убил долбаного ублюдка, Оливер. Вонзил ему в живот кухонный нож, пока он спал, а когда он дернулся, чтобы сесть, я поводил лезвием из стороны в сторону, вскрыв его, словно мешок с рыбой. Кишки вывалились наружу, и он заметался по комнате, путаясь в своем в буквальном смысле заполненном дерьмом нутре, а потом поскользнулся и упал на комод в углу. Угол старого комода воткнулся ему в лоб, и он даже не упал на пол, нет! Тело так и осталось стоять наискосок, опираясь о комод; он обосрался и умер. Люди обсираются перед смертью, Оливер. Потому что наконец обретают успокоение. И могут расслабиться впервые в своей проклятой жизни.
Элай снова расхохотался. Громко, трясясь всем телом.
– Пожалуйста, оставьте меня! – проскулил Оливер.
– Тебе тоже нужно было прикончить старика, – сказал Элай, сияя зубами, сверкая глазами. – У тебя еще будет шанс, если мы когда-нибудь выберемся отсюда. Но это еще нужно выяснить, правильно?
Он задул пламя, погружая их обоих в темноту.
– Нет! – крикнул Оливер. Но было уже слишком поздно.
Элай скрылся, и Оливер опять услышал суетящийся бег краба, стучащего конечностями по твердой земле – такатакатак.
* * *
Вернувшись через какое-то время, Элай выложил новый хлам, найденный в шахте. По большей части просто ошметки металла – заклепки, куски жести – и полусгнившие расщепленные доски. Затем загасил лампу и снова скрылся. Из последнего похода он принес кое-что новое: кирку на короткой рукоятке. Такую, какую можно держать одной рукой, откалывая породу.
* * *
«Мне так хочется есть!»
Оливеру казалось, будто его тело пожирает само себя. Будто внутри та мерзкая тварь из фильма «Месть джедая»
[88] – влажная пасть и длинные щупальца, – она поселилась в нем, медленно поедая изнутри.
Элай был где-то поблизости. Оливер чувствовал его присутствие в темноте. Элай беспорядочно метался по тоннелям. А Олли больше не мог двигаться. Слишком обессилел. Ему хотелось умереть.
– Я совершил ошибку, Оливер, – вдруг послышался шепот Элая, в котором прозвучали сдерживаемые слезы. – Мы в ловушке. И все из-за моего любопытства, моего стремления узнать больше. Ошибка, просчет. Эксперимент. Несчастный случай. Но на самом деле несчастные случаи никогда не случайны, правда же? Нет, нет-нет, нет, никогда.
– Мы можем идти, – сказал Оливер, хрипло, с трудом выталкивая слова из жесткого, пересохшего горла. Они прозвучали скорее как ветер, чем как членораздельные звуки.
Но Элай продолжал:
– Мне… мне кажется… кажется, будто я уже бывал здесь, будто мы уже бывали здесь раньше, ты и я, в этом самом месте, в этой кромешной тьме. Полный поворот. Знаешь, Оливер, есть циклическое представление о мире: обращение одних и тех же эпох, одна следом за другой, одна за другой. На человеческом уровне есть… ну, перевоплощения: человек живет, умирает, возвращается обратно. Но на космическом уровне все то же самое: эпоха проходит, колесо поворачивается, и все начинает ломаться. Долбаная машинерия начинает разваливаться на хрен, Оливер, просто трясется, рассыпаясь, и только после этого может начаться новая эпоха. Вот как обстоит дело. Вот как двигаться дальше. Но двигаться дальше нельзя до тех пор, пока не завершится цикл. Если действительно хочешь что-то исправить, Оливер, сперва нужно это сломать. Нельзя починить вздыбившийся пол. Его нужно разобрать. Напрочь. Дом одряхлел, сдался термитам и плесени – нужно пригнать кран с шаровым тараном и – бах, бабах, разнести дом к черту до самого основания, а затем построить на его месте новый, лучше.
– Вот почему вы убили своего отца? – едва слышно спросил Оливер.
Похоже, тут Элай задумался. Наконец, словно признав правду в словах Оливера, он сказал чуть ли не радостно:
– Пожалуй, да, Оливер. Пожалуй.
– Я хочу выбраться отсюда. Если все это произошло раньше, быть может, мы сейчас сможем сделать все как нужно и выбраться. Вы же говорили, что знаете дорогу.
– Я действительно знаю дорогу, – усмехнулся Элай. – Возможно, и ты тоже ее знаешь. Ты не задумывался, Оливер, позволит ли тебе смерть бежать от всего этого? Начать сначала? Даст ли она тебе второй шанс? Если ты умрешь, выберешься ли из шахты?
Оливер подумал, но не осмелился сказать вслух: «Нет, если умру я. Но, может быть, выберусь, если умрешь ты».
* * *
Аромат теплого приготовленного мяса прокрался Оливеру в ноздри, пробуждая его ото сна. Аромат тушеной говядины – сочной, соленой, пачкающей пальцы жиром, когда отрываешь нежную мякоть…