– А ты сама когда-нибудь была художником?
– Пффф! – Труди махнула рукой. – Боже, нет. Я чувствую искусство, когда его вижу, но сама не творю. Одни люди – создатели, другие – вампиры, и я отношусь к последним. Мы жиреем на ваших идеях и вдохновении. Я же лишь очаровательный ленточный червь, дорогая…
– Но ты знакома со многими художниками.
– Разумеется.
– У них когда-нибудь бывают… – Как бы спросить об этом получше? – У них когда-нибудь бывают обострения?
– Обострения?
– Ну, нервные срывы.
Труди издала резкий, слишком громкий смешок.
– Нервные срывы? У художников? Это все равно что спросить у человека, чесался ли он когда-либо на людях. У вас, творческих натур, это, дорогая, встречается так же часто, как шоколад и арахисовая паста в холодильниках. – Она понизила голос. – Но по тебе этого не скажешь. Ты всегда такая… собранная. Что позволяет предположить: когда ты рассыплешься на части, это будет нечто зрелищное.
– Не заигрывай со мной.
(Труди была лесбиянкой и порой просто невыносимо флиртовала.)
– А я и не заигрываю. Я на диете без углеводов, и ты для меня в этом смысле – мучное. Просто хочу сказать – человек, застегнутый так туго, вероятно, лопнет, если на него надавить слишком сильно. Не хочешь поведать, что стряслось?
– Нет-нет, ничего…
– Что-то случилось. Пожалуйста, прекрати глупости. Выкладывай все начистоту.
– Я… я кое-что сделала.
– Кое-что. Что именно?
– Сову.
– Сову? – Труди скорчила гримасу. – Как тривиально.
– Нет… То есть да, но мне показалось, это будет замечательно, и…
– И что потом?
– Я купила бензопилу, выпилила эту сову – и в какой-то момент просто… – Мэдди перешла на шепот, хотя во дворике, кроме них двоих, больше никого не было. – Просто вырубилась, твою мать.
– В смысле – слишком много таблеток, и жах?
– Нет. Никаких таблеток. Отключилась. Потеряла сознание, но продолжала делать сову.
– Работающей бензопилой.
– Да, работающей бензопилой.
– О, дорогая, тебе повезло, что ты не отпилила себе руку! – Труди широко раскрыла глаза. – Бензопилы прямо-таки жаждут крови. У меня есть один знакомый, знающий толк в деревьях, – теперь, когда ты живешь в лесу, тебе такой весьма пригодится, – он ботаник, знаешь ли, зовут Пит. И у него был помощник, такой маленький тип со смешными усиками, хотя с бензопилой он умел обращаться… так вот, однажды вуф! пила наткнулась на сучок в старом дубе и отскочила назад, словно испугавшаяся лошадь, и попала ему прямо сюда. – Она постучала себя по лбу. – Нос не задела, но попала прямо в кость. Повсюду кровища, как в фильме ужасов, точно тебе говорю. Страшная штука эти бензопилы.
– Об этом я даже не думала. – Мэдди решила не упоминать про последнюю часть: «А когда я очнулась, сова, которую я выпилила, исчезла».
Труди молча пожала плечами.
– Итак, – спросила Мэдди, – что мне на хрен делать?
– Что тебе делать? Делай, что должна.
– Предлагаешь проверить здоровье? – сказала Мэдди, предвидя ответ.
– Что? – рявкнула Труди. – Нет. Дорогая, ты в отличной форме, только посмотри на себя! Проблема не в теле. А в голове.
– Значит, психотерапевт.
– Нет, нет и еще раз нет! Лучший психотерапевт – искусство. Возвращайся к работе, Мэдди. Возвращайся к работе.
20. Убийца найден
Именно так Мэдди и поступила. Задвинув страхи подальше, принялась за работу.
Перед ней стоял полуразвалившийся прогнивший деревянный ящик. Содержимое? Всякий хлам. Мусор прямо со свалки, чистейшей пробы. Металлическое барахло, детали машин и так далее: корпус старого стоп-сигнала без стекла, ржавая банка из-под кофе с болтами, гайками и винтами со сношенной резьбой, ручка от дверцы стиральной машины… Мэдди набрала все это по дороге домой, возвращаясь с обеда вместе с Труди. Остановилась у старой свалки, провела там несколько часов, купила ящик отборного хлама и вот сейчас, вернувшись в мастерскую, была готова что-нибудь сотворить.
Мэдди опустила на лицо маску сварщика. Погрузившись в темноту, она ощутила внезапный приступ головокружения. Мир попытался ускользнуть прочь, закрутившись влево, но Мэдди твердо расставила ноги, напрягаясь, словно при родах, и…
Головокружение прошло.
И Мэдди принялась за работу. Во все стороны брызнули искры, оставляя в воздухе жженые черточки. Затем она сняла маску и принялась стучать молотком. Гнуть проволоку плоскогубцами. И водить паяльником. Мэдди сама не могла сказать, что делает, – она просто отключила мозг, давая рукам работать.
Прошло много, очень много времени, прежде чем Мэдди поняла, что создает лицо.
Не лицо даже, скорее…
Целую голову, черт побери. Да еще с шеей, плечами и одной вытянутой рукой – сделанной из арматурного стержня, с артериями из проводов в разноцветной изоляционной оплетке и кожей, состоящей из осколков разбитой приборной панели. Мэдди не знала, почему работа привела ее именно сюда; она полностью отдалась течению, не заботясь о поджидающей впереди стремнине.
Наконец Мэдди отошла от своего творения. Быстрый взгляд на экран маленького цифрового будильника на верстаке показал, что уже совсем скоро ее близкие вернутся домой.
«Надо приготовить ужин», – подумала Мэдди.
Она еще раз окинула взглядом то, что сделала. Работа оставалась незаконченной, это было ясно, хотя иногда незаконченная работа выглядела завершенной. Мэдди увидела голову, шею, вытянутую руку – и, разумеется, лицо. Это было все равно что смотреть на автостереограмму, картинку с визуальным шумом, который внезапно сливается в истинное изображение (дельфина, единорога, кого там еще)…
«Я знаю это лицо».
Знакомое.
Тошнота захлестнула ее штормовой волной.
И тут лицо из металла и пластика подмигнуло. Подалось вперед, скрипя и треща шеей, мертвый взгляд упал на Мэдди, а вытянутая рука потянулась к ее горлу.
Мэдди закричала.
21. Провалившийся в трещину
[38]
Мэдди отпрянула назад, прочь от тянущейся к ней руки. Промахнувшись мимо горла, рука схватила ее за ворот рубашки, рывком привлекая к себе. Творение было намертво закреплено на верстаке в больших тяжелых тисках, и Мэдди тщетно пыталась сдвинуть его. Вцепившись в его руку, она потянула ее на себя, заламывая, но творение все равно не двинулось. В голове у нее лихорадочно носились мысли, и каждая усиливала приступ паники: