Корабль-призрак - читать онлайн книгу. Автор: Фредерик Марриет cтр.№ 31

Между тем матросы, исполнявшие некоторое время приказания Филиппа, вскоре стали один за другим отходить в сторону и с озабоченным видом совещаться с одноглазым лоцманом, после чего все ушли вниз, кроме двоих, стоявших у руля. Причина, почему они так поступили, вскоре стала ясна: многие из них вернулись наверх с кружками, полными водки, до которой они добрались, взломав двери спиртовой камеры. Более часа Филипп оставался на палубе, уговаривая людей не напиваться, но напрасно. Даже рулевые не отказались от кружек приготовленного для них товарищами грога, и спустя немного рыскание судна явно доказало, что выпитый спирт возымел свое действие. Тогда Филипп поспешил сойти вниз, чтобы убедиться, не оправился ли Клутс настолько, чтобы выйти наверх. Он застал его впавшим в глубокий сон, с большим трудом разбудил его и ознакомил с положением дел на судне. Капитан тотчас же последовал за Филиппом на палубу, хотя еще далеко не совсем оправился от своего падения. Голова у него была тяжела, мысли неясны, и, подымаясь по лестнице, он пошатнулся и чуть было не упал, так что можно было подумать, что и он тоже угостился не в меру.

Едва он пробыл несколько минут наверху, как, совершенно обессилев, упал на одно из орудий в самом беспомощном состоянии; дело в том, что при падении он получил сильное сотрясение мозга. Хиллебрант был слишком тяжело болен, чтобы встать с постели, и весь ужас наставшего положения стал теперь ясен для Филиппа. День начинал клонить к вечеру; с наступлением ночи положение еще более ухудшалось. Судно по-прежнему продолжало нестись перед ветром, но рулевые, по-видимому, изменили его направление, так как ветер, дувший первоначально со штирборта, теперь ударял в бакборт. Компаса теперь на палубе не было, но даже если бы он и был, то напившиеся рулевые не послушали бы Филиппа.

– Он не моряк, – говорили они, – и не ему нас учить, как править судном!

Буря разыгралась теперь вовсю. Дождь прекратился, но ветер усилился еще более, с ревом налетая на судно, которое под управлением пьяных рулевых принимало на себя вал за валом. Но матросы хохотали, горланили пьяные песни, сливая свои сиплые голоса с воем и ревом бури.

Шрифтен, по-видимому, был главным заправилой этого дикого разгула. С кружкой водки в руке он плясал и пел песни, косясь своим единственным глазом на Филиппа. Крики, смех, шутки и проклятия сливались в один общий хор; даже рулевые, оставив руль, присоединились к своим пьяным товарищам, и «Тер-Шиллинг», гонимые бурей, несся вперед, ныряя между волн, как простая щепка. Филипп стоял один у кормового люка и думал: «Не странно ли, что я стою здесь один из всех, еще способный действовать сознательно, что я своими глазами должен видеть всю эту отвратительную сцену, что мне суждено быть свидетелем, быть может, гибели этого судна, гибели стольких жизней; один из всех, сознающий ясно то, что грозит нам впереди, то, что должно случиться?! Прости мне, Господи, что я стою здесь так, без всякой пользы, бессильный и беспомощный, как будто отторгнутый ото всех своей исключительной судьбой. И эта гибель грозит не мне; я чувствую, что моя жизнь заколдована, что она предназначена судьбой для других целей, что ее охраняет данная мною клятва, которую мне суждено исполнить, – судьба, для которой я с рождения был предназначен. Да, это так!.. Но что это? Ветер как будто уже не так силен, и буря точно бы стихает. Значит, мое предчувствие о грозящей всем гибели было ошибочно, и, быть может, все мы будем спасены. Дай-то Бог!..»

Филипп был прав: буря действительно начинала стихать. «Тер-Шиллинг», которого все время несло к югу, даже мимо Столового залива, благодаря изменению курса вошел теперь в Ложный залив, где был до известной степени защищен от ветра и бури.

Однако, хотя здесь было сравнительно тише, все же волны были достаточно сильны, чтобы разбить в щепки любое судно, которое вынесет на берег в конце залива, куда теперь и гнало ветром и течением «Тер-Шиллинг». Залив, конечно, представлял собою в некотором роде шанс на спасение, так как вместо того, чтобы разбиться о скалы внешнего берега, на которые судно могло быть выброшено, здесь был отлогий песчаный берег, но, конечно, об этом Филипп не мог знать. Прошло еще минут двадцать, и вдруг молодой человек заметил, что все море кругом представляло собой сплошную белую пену, и прежде, чем успел сообразить, что это такое, судно со страшным треском ударилось о песок и последняя мачта упала за борт.

Оглушительный треск падающей мачты, сильный удар судна о песчаную отмель и громадный вал, прокатившийся по палубе, прервали пьяные песни матросов и их хмельное веселье. Еще минута – и судно повернулось бортом и затем легло на бок, стойком на бимсах.

Филипп, находившийся в этот момент с наветренной стороны, ухватился за бульварк; охмелевшие матросы барахтались в воде с подветренной стороны, пытаясь выбраться на ту сторону судна. К неописанному ужасу, Филипп увидел, как Клутс скатился в воду, которая теперь достигала нескольких футов на подветренной стороне, причем не сделал ни малейшего усилия, чтобы спастись, и исчез в ту же минуту. Филипп вспомнил о Хиллебранте и поспешил в его каюту. Он нашел его лежащим неподвижно на койке; с неимоверным трудом поднял он его себе на плечи и выбрался на палубу. Здесь он уложил его на дно большой шлюпки, как в самое надежное место. К этой лодке, единственной, которой можно было воспользоваться, бросились и матросы, и когда Филипп хотел сесть в нее, его не допустили, и так как волны все время налетали на них, то матросы спустили шлюпку на талях, а вал подхватил ее и вынес довольно благополучно в море; хотя шлюпка черпнула краем и ее залило до половины, но пьяным матросам это было нипочем. Едва они почувствовали себя в сравнительной безопасности, как снова загорланили песни; а прибой и ветер гнали их к берегу.

Уцепившись за обломок грот-мачты, Филипп следил за шлюпкой с тревогой и беспокойством; он видел, как она то ныряла между двух больших волн, то появлялась на белом пенистом хребте вала; голоса становились все отдаленнее, и вскоре он совершенно перестал слышать их. С минуту он видел, как шлюпка качалась на гребне громадного вала, затем исчезла, и после того он больше не видел ее.

Филипп понял, что для него теперь единственное спасение – остаться на судне, затем попытаться спастись на каком-нибудь обломке; он знал, что судно долго не продержится: верхняя палуба уже разошлась, и с каждым новым валом, ударявшим в него, вода разрывала его все дальше и дальше. Вдруг он услышал шум внизу и вспомнил, что там еще остался Ван-Строом.

Ползком спустился Филипп к его каюте и увидел, что кормовая лесенка навалилась на дверь каюты и преградила выход из нее. С большим трудом сдвинул он лестницу и отворил дверь каюты: мингер Ван-Строом, обезумев от страха, судорожно вцепился обеими руками в перегородку с наветренной стороны и, несмотря ни на какие уговоры Филиппа, не соглашался опустить руки. Напрасно Филипп пытался силой оторвать его. Наконец страшный треск и ворвавшаяся неудержимым потоком вода дали ему понять, что судно разломилось пополам, и тогда волей-неволей с душевным прискорбием он покинул несчастного суперкарга, предоставив его своей участи, и поспешно выбежал наверх. У заднего люка что-то барахталось в воде; это был Иоханнес, старавшийся выплыть, но его держала привязь. Филипп торопливо выхватил свой нож и перерезал им веревку, державшую медведя. Едва успел он это сделать, как огромный вал перевернул кормовую часть судна, совершенно отделившуюся от носовой, и в одну минуту превратил ее в щепки, а Филипп очутился в воде, барахтаясь среди обломков. Ухватившись за часть судовой обшивки, он старался только удержаться на этом обломке, который подхватило волной и понесло к берегу. В несколько минут он был уже совсем близко к земле; но в этот момент обломок, на котором он плыл, со страшной силой ударился о песок и силою напора волн перевернулся, так что Филипп не мог удержаться на нем и был предоставлен теперь самому себе. Он всячески старался доплыть до берега, но хотя до берега было недалеко, отбегавшие волны увлекали его за собой, и, несмотря на все свои усилия, ему не удавалось найти дно. Долго его кидало то взад, то вперед, пока силы ему не изменили. Он уже начинал тонуть, как вдруг почувствовал, как что-то коснулось его руки. Он ухватился за этот неизвестный предмет в смертельном отчаянии, не сознавая даже, за что. Это была косматая шкура медведя, и Иоханнес, плывший к берегу, вскоре вытащил его на отмель; Филипп, почувствовав почву под ногами, взобрался на берег, куда не хватали волны, и в изнеможении повалился на землю, лишившись чувств.