Всю дорогу я был в каком-то игриво-злобном настроении. Мысли мои меня раздражали, не причиняя боли, как бесчисленные уколы ядовитых паучков, возбуждающих нервную веселость. Я смутно понимал, что мысли мои лишены глубины и отгонял от себя это понимание: оно меня тревожило и критическое отношение к ним лишило бы меня хорошего настроения духа. Я отгонял от себя ясное понимание с инстинктивным отвращением.
На небе заискрились звезды и всплыла луна, когда фаэтон остановился у крыльца моей квартиры. Быстро пройдя по лестнице и бросив на ходу своему лакею-имеретину пальто, я пошел по слабо освещенным комнатах в свой кабинет. Лунное сияние заливало мой любимый уголок янтарным светом, переливаясь на белых черепах скелетов и придавая им вид призраков, улыбающихся страшной костяной улыбкой. Вообще, луна придает всем предметам что-то призрачное и таинственное. Я не люблю ее за ее расслабляющее влияние на меня. Она мой враг потому, что лишает меня обычной смелости моего ума. При луне я не думаю, а скорее выкрикиваю извлекаемые с глубины души какие-то серенады.
Идя по кабинету, я вдруг остановился: мне показалось, что в конце его поднялась высокая женская фигура. Момент спустя, она плавно пошла ко мне и в лунном сиянии пред мною обрисовалось бледное как мрамор, гордое лицо, окруженное венцом черных волос. Меня охватила радость с такой силой, что я пошел к ней навстречу с распростертыми руками. Положительно, никогда раньше в моей жизни мной не овладевали чувства с такой захватывающей властью. Точно в этой женщине я внезапно увидел воплотившийся ад моих мыслей, но в красоте райского ангела. Кто не согласится, что такое соединение — самое редкое в этом мире и способное пленить хоть кого.
— Тамара, вы моя путеводная земная звездочка, которая освещает и согревает меня одновременно. Без вас мне холодно и неловко.
Я сказал это не без легкой иронии, охватил ее стан руками и привлек к себе. Ее лицо стало предо мной в лунном сиянии, как призрак, голова ее склонилась ко мне и наши губы слились в долгом и жгучем поцелуе.
Странное блаженство я испытывал в эти мгновения; мне казалось, что в горячем поцелуе сливались воедино две грешные души. Это был союз на взаимное согласие греха и наслаждений; без нее мне было холодно и неловко и ей без меня страшно; вдвоем мы ощущали радость любви, которая удивительно утончалась сознанием общности наших грешных целей.
Вдруг она отшатнулась от меня и, отбежав к окну, вытянула перед собой руки, как бы защищаясь.
— Кандинский… мы должны объясниться… Позвольте… Я измучилась, ожидая вас. Этот дом стал для меня невыносимым. Мое воображение рисует мне всякие ужасы…
— Какие, княгиня?
Она испуганно посмотрела на меня и видимо сделала усилие овладеть собой.
— Это так странно, — вообразите, иногда мне кажется, что мертвец подымается из гроба в своем саване и ходит за мной. Все это очень глупо… ведь не я доктор и я не лечила его… Я рвалась к вам каждый день, потому что мне страшно без вас.
«Поймалась, голубушка, поймалась… Теперь ты будешь ходить за мной, как моя тень, как мой двойник», — думал я в это время со злобной радостью, любуясь в тоже время ее чудным лицом, чарующими глазами, которые в сиянии луны казались удивительно большими и которые, поминутно испуганно расширяясь, пугливо перебегали по комнате.
— Кроме того, вообразите, Кандинский, это больное создание, моя падчерица, стала держать себя очень странно в отношении меня. Она так на меня смотрит, точно проникает в душу и я чувствую, что за это одно я способна ее возненавидеть… Иногда она улыбается странной улыбкой; когда заговорит, то выражается убийственными загадками… Эта по виду невинная девушка — в сущности, ядовитейшая особа. Иногда я перестаю понимать: в аду я или на земле.
Не знаю почему, но все эти слова вносили в мою душу странную приятность. Я чувствовал, что нашел свое второе «я» в образе прелестной женщины; я испытывал желание обнять ее и унестись с ней. Ее вид меня восхищал не менее слов: казалось, она вырастала с каждой фразой и ее голос начинал звенеть, как струна, выдавая бурю ее сердца.
Я с трудом скрывал свою радость, но мне хотелось помучить ее, а главное, заставить признаться в активном участии в преступлении.
— Княгиня, знаете ли, кто такие мы с вами? Я вам скажу. Может быть, вы себя обманываете и не совсем сознаете, в кого мы превратились, перешагнув через этот труп — мы…
И я шепотом, но выразительно сказал:
— Убийцы.
Я снова это повторил, еще и еще, находя в этом особенно тонкое удовольствие. Что это значило? Не раздумывая об этом, я чувствовал, что перестал себя понимать и что теперь я уже не прежний, бесстрастно-холодный ультрареалист Кандинский.
Она стояла недвижно, точно прикованная к стене, а я вился около нее, точно злой дух, и из уст моих срывалось:
— Вы и я — я и вы — убийцы.
— Что с вами? Почему вы все повторяете это слово?.. Я вас боюсь…
Ужас засверкал в глазах ее и она шагнула к двери.
— Сделайте одолжение, — проговорил я с ледяным спокойствием, давая ей дорогу к двери.
— Кандинский, как вы можете так легко со мной расставаться!
— Княгиня, я решаю быстро самые роковые вопросы: бросить вас в бездну или броситься самому — для меня дело одного движения или слова. Вы знаете, что в моих глазах жизнь такой пустяк, который не заслуживает труда сожалеть о нем или раздумывать.
Я был совершенно искренен, говоря это, и с решительностью направился к двери.
Тамара порывистыми большими шагами подошла ко мне.
— Кандинский, вы меня очаровываете… Такой характер удивительное явление в наше время. Но вы не напрасно заговорили о бездне. Кажется, мы оба бросаемся в нее.
— Ну что ж, если нет небес и там вверху один холодный эфир, то нет и бездны, нет добродетели и нет преступлений. Порок предполагает Судию, но кто в него верит в наше время? Все наши кумиры разбиты и лежат, покрытые мусором и пылью. Их раздробил не молот, а человеческая мысль, и моя разбивает последних шатающихся идолов нашего времени. Ужас перед пролитием крови — просто ребячество. Вы — ребенок, напуганный рассказами старух о привидениях, их нет, как нет ни добра, ни зла.
— Кандинский, как это вы говорите с холодной улыбкой такие страшные слова, да еще в этой ужасной комнате? Мне кажется — эти белые черепа улыбаются, слушая нас…
Ее глаза пугливо уставились на череп, на который лилось лунное сияние.
— Это только кажется; но я не знаю, Тамара, почему вы очутились именно в этой комнате, когда есть гостиная.
— Я там сидела и из любопытства вошла сюда.
— Позвольте мне окончить: я высказал вам свой образ мыслей довольно ясно; но знаю, что вы женщина и едва ли поймете меня. Вы никогда со мной не согласитесь.
Ее глаза светились странно и загадочно и на губах мелькнула тонкая улыбка.
— Не знаю… все-таки, хотя я и женщина, но не буду отрицать, что ваша теория отличается большими практическими удобствами в некоторых случаях жизни.