Мы гуляли и ели сладкую вату, облизывая пальцы.
Мы рисовали друг друга и рисовали на теле друг друга.
Я учил Женю готовить и делать коктейли.
Иногда мы могли целыми днями болтать по-английски.
Мы решили, что съездим в Барселону. Мы даже решили, что мы, наверное, хотим там жить. Потому что там и город хороший, и море.
Мы вдохновляли друг друга на рисунки.
Мы ходили к Максу в гости, и он рассказывал, как у них дела с мамой.
Иногда мама с Максом приходили к нам в гости.
Мы радовались, что мама расцвела.
Она даже стала играть в города с Максом. Они съездили в Амстердам.
Мы ходили в кино на фильмы, которые видели по отдельности, чтобы теперь увидеть их вместе.
Мы даже вместе сходили к психологу Одуванчику, я стал всё меньше бояться, что пойду по стопам отца.
Мы говорили, что у нас не любовь, а идентичность.
Мы устраивали день риска и лазили через заборы в запрещенные места.
Мы устраивали вечера философии, приглашали Макса, маму и умничали.
Мы даже хотели сделать одинаковые татуировки, но решили, что это пошло.
Мы жили на Женину зарплату и на мои гонорары с рисунков для кафе и ресторанов.
Женя работала с иллюстрациями и фотографиями в довольно известном журнале, а я метался то тут, то там. Мама предложила мне заниматься тем же самым в ее издании, но я отказался. Хотел, чтобы у меня самого всё получилось. И постепенно это получалось. Один раз меня даже пригласили расписать вход одного из известных в городе клубов.
Маман предлагала нам с Женей жить вместе с ней, но, конечно, мы решили этого не делать. Скандалов было бы не избежать, да и я всё еще надеялся, что Макс заселится к маме.
Спали мы с Женей на полу на большом матрасе. Мне это очень нравилось, и ей тоже. Как будто это наш ковчег, где нас никто не достанет. Здесь мы в безопасности. Плывем. Только непонятно куда. Но я чувствовал, что курс верный.
Я пытался запомнить вот это ощущение, когда в жизни всё налаживается. Ты точно знаешь, где что лежит. Это как большой шкаф. Вот здесь твоя любовь. Здесь твоя работа, а внизу в маленькой шкатулке – твои страхи. Только нельзя ее открывать. Иначе шкаф рухнет. Лучше выкинуть ключ в реку и забыть про него.
Мы даже говорили об этом с Женей.
– Знаешь, – начала она осторожно. – Я так боюсь, что наступит такой момент, когда всё это кончится.
– Жень, это не кончится, – с какой-то непонятной даже мне уверенностью ответил я. Конечно, сомневался, но не хотел, чтобы она всё это видела.
– Всё равно какой-то такой момент наступит.
– Какой – такой?
– Не знаю даже. Когда всё рушится. Вопрос в том, выстоим мы или нет.
– Ты говоришь, момент, да. У меня такой момент возник еще в три года, когда нас бросил отец. С тех пор всё не заладилось. Поэтому теперь мне вот эти вот моменты не так важны.
– Надеюсь, этот момент не наступит, – неуверенно продолжала Женя, и я ответил ей большим хагом
4.
Лето пролетело, как «Боинг-747». Так быстро я на машине времени еще не катался. Я даже стал больше запоминать дни и задумал серию картин типа «Мои летние дни» или что-то такое.
Весь день ждал, пока придет Женя, чтобы обсудить с ней эту идею. Но она задерживалась. Почему-то не брала трубку. Видимо, ее на работе совсем достали.
Потом она пришла. Какая-то сама не своя. Она даже не заметила, что из-за новых туфель у нее текла кровь. Так она натерла ногу. Я помог ей раздеться и после душа сам приклеил пластырь. Было такое ощущение, что ей всё равно. Она, наверное, не хотела со мной говорить, потому что на мои вопросы отвечала как-то по-дурацки. В тот вечер я почувствовал, что Женя что-то скрывает. Но я не хотел в это верить. Она всё время мне рассказывала, что с ней происходит. Может быть, надо немного подождать? И она сама всё расскажет.
Ближе к ночи Женя немного стала прежней. Даже обняла меня и попросила прощения, что такая злая. Но я видел, как ее что-то колотит изнутри. Как будто человека посадили в клетку и он прыгает с улыбкой на лице. Во сне она что-то говорила, но я не мог разобрать.
Когда я проснулся, Женя стояла грустная у зеркала и рассматривала свое лицо.
– У меня ужасные синяки под глазами, смотри, Саш.
Я встал, обнял ее. Хотел бы сказать, что синяков у нее нет, но они были.
– Не такие уж они и страшные. Тебе надо выспаться.
– Да, наверное, это нервы.
– Ты мне так и не скажешь, в чем дело, Жень?
– Что? О чем ты?
– Жень, я же всё вижу.
– Да так там. С учебой проблемы кое-какие. Но я всё уладила. Переживала просто, – она смотрела куда-то в пол, а потом заперлась в ванной.
Я, конечно, мог потребовать от нее каких-то объяснений. Но не хотелось играть роль детектора лжи. К тому же я очень терпелив, за что меня маман всегда ругала. Я, например, мог долго держать руку под горячей водой, и мне долго не было больно. Я просто внушал себе, что вода холодная, и не чувствовал тепла. Теперь я решил, что Женя ничего не скрывает, и поэтому старался не замечать, как она плачет в туалете или переводит тему. На самом деле я очень боялся того, что она скрывает. Наверное, она нашла себе более подходящего типа. Решительного. Который не играет в паровозики. И который не разговаривает с жучком.
В последнее время я стал часто с ним разговаривать. У меня всегда так происходит, когда что-то не так.
Мне даже стало казаться, что жучок отвечает. Он говорит:
– не волнуйся;
– всё будет хорошо;
– она тебя не бросит.
Нормальный парень взял бы и выяснил, в чем дело. А такому идиоту, как я, проще пребывать в неведении. Я стал ненавидеть себя еще больше. Даже подумывал о том, что надо бы снова сходить к мистеру Одуванчику. Я чувствовал, что скоро весь мой Неверленд грохнется. Всё об этом только и говорит.
Женя что-то скрывает.
Дядя Рома разводится окончательно. Это значит, его дочери будут такие же лузеры, как и я.
Майкла Джексона собираются похоронить. Значит, по ходу, он всё-таки умер. Хотя то, что это делают так долго, дает какую-то надежду, что он наблюдает за всем этим на Багамах.
Потом мне стало уже совсем не смешно, потому что в один вечер Женя пришла и сказала, что ей надо со мной поговорить.
Если вам кто-то говорит такую фразу, то ничего хорошего не ждите. Это аксиома. Хорошее говорят сразу, а с плохим разводят какую-то жижу типа растворимой каши. И на вкус она такая же.