Великолепные руины - читать онлайн книгу. Автор: Меган Ченс cтр.№ 8

Я преисполнялась гордости, когда воображенный мною бальный зал заставлял матушку улыбнуться («Он навеял мне воспоминания об одной лунной ночи»), а цветущая оранжерея вызывала у нее вздох («И как было в такой красоте не влюбиться..»). Я рисовала, чтобы доставить ей удовольствие. Чтобы увидеть в родных глазах то характерное отстраненное выражение, которое всегда приобретал ее взгляд, когда она думала о моем отце. Я это знала и надеялась, что она проговорится, намекнет на что-нибудь. И когда она это делала («Ему бы понравилась такая спальня, Мэй»), я всматривалась в каждую деталь рисунка. Словно могла таким путем понять, что же ему нравилось, что же именно я уловила и что же было во мне от отца такого, подсознательно водившего моей рукой. Матушка так ничего и не рассказывала о нем. И все же моя злость на отца слегка меркла с каждой новой комнатой, которая «ему бы понравилась».

То были лучшие часы, проведенные мною с матушкой. Нахлынувшая на меня вместе с воспоминаниями грусть едва не понудила меня отложить альбом в сторону. Но нет! Матушка бы сильно разочаровалась, позволь я печали и одиночеству восторжествовать над удовольствием, которое доставляло мне рисование.

Я тихонько вернулась в кровать и, открыв альбом на эскизе, набросанном в поезде, забылась в декорациях – прекрасных и гармоничных. Без конфликтующих цветов и оттенков, без хаотично сочетанных узоров и перегруженных поверхностей, при взгляде на которые ты понимаешь: вкус при их выборе не играл никакой роли. Всем заправляло лишь кичливое желание продемонстрировать богатство. Мне было в облегчение рисовать комнату, в которой фарфоровые купидоны не составляли небесное войско, заставляющее тебя бодрствовать – из боязни проснуться в синяках и побоях, нанесенных их крошечными крылышками.

Кто-то тихо постучался ко мне. И я тут же вспомнила минувшую ночь. Вспомнила со смешанным чувством смущения, страха и ожидания. Но на этот раз дверь в мою спальню приоткрыла не тетя Флоренс, а Голди:

– Ты не спишь? Что ты делаешь? Читаешь? Это роман?

– Нет, не роман. Ничего особенного. Альбом. – Я попыталась отложить его в сторону.

– Ты умеешь рисовать?

– Немного.

– Ты должна показать мне свои рисунки!

Голди была так настойчива, что я отдала ей альбом. Прежде только матушка видела мои эскизы. Не буду лукавить – мне захотелось услышать от кузины комплимент и убедиться в том, что мамины похвалы диктовались не одной любовью ко мне. А может, я еще надеялась, что Голди станет моей почитательницей, моей подругой. Какой была мама.

Кузина поначалу быстро пролистывала страницы. Даже слишком быстро, она почти не удостаивала мои рисунки взглядом. Но потом замедлилась, стала вдруг внимательной, и я замерла в напряженном ожидании.

Голди прекратила переворачивать страницы:

– Одни комнаты…

«Терпение!» – призвала я себя.

– Да. Я всегда их рисую. Когда я была моложе, матушка считала, что это…

Я уже собиралась рассказать Голди свою историю, но запнулась при взгляде на ее лицо. Сосредоточенное внимание на нем сменилось тем, чему определение я дать не смогла.

– Что ж, твои рисунки безупречны.

– Безупречны? Спасибо, но я…

– Но я никогда не слышала ни об одной женщине – создательнице интерьеров. Я бы даже сказала более неожиданно – архитекторе.

Голди дала название тому, о чем я никогда не задумывалась. Занятию, в котором я могла бы найти своим эскизам применение. Вот, значит, как оно называлось! Архитектор интерьеров. Это словосочетание звучало так красиво, даже заманчиво! Однако скепсис Голди при слове «женщина» обескуражил меня и подавил всю радость от ее похвалы. Я потянулась за альбомом:

– Я не планировала им стать.

Голди задержала альбом вне моей досягаемости.

– Не сомневаюсь. Это же абсурд! – с абсолютной уверенностью произнесла она и, перевернув страницу, вперила взгляд в эскиз библиотеки с арочным сводом, квадратным столпом в центре и рабочими столами вокруг него: – Тебе следовало поставить там несколько статуй.

– Книги сами служат украшением. Вообрази их цвета. Переплеты из телячьей кожи и сафьяна, тиснение золотом…

– И неразрезанные страницы. Какой толк в книге, если ее никто не читает? Есть ли на этих полках место книгам в бумажных обложках? – Голди вернула мне альбом. – Тебе тоже нужен новый футляр, из лучшей кожи. Посмотри, все золото уже отслоилось.

Я ощутила разочарование, хотя не поняла – почему. Кузина ведь похвалила меня. Отчего же я почувствовала себя уязвленной?

– Как себя чувствует твоя мама? – поинтересовалась я.

Голди вздохнула:

– Я сожалею из-за ночного инцидента, Мэй. Иногда настойка опиума провоцирует у нее ночные кошмары.

– Настойка опиума? – Голди заколебалась. – Раз я приехала к вам жить, ты должна мне все рассказать, – потребовала я. – Я слышала, что вчера вечером говорили гости. Как давно болеет твоя мама?

– Всего несколько месяцев. Началось с головных болей, и доктор прописал ей эту настойку. Она помогла, облегчила боли. Но, честно говоря, маме все труднее и труднее без нее обходиться. Она почти все время проводит в постели. И, скорее всего, не вспомнит минувшую ночь. Она часто бывает не в себе… сама не ведает, что творит. Просто не обращай на нее внимание.

– Но у меня к ней так много вопросов…

– Вряд ли она сможет на них ответить, Мэй. И твои попытки с ней поговорить только еще больше помрачат ее сознание. Поверь: всем будет лучше, если ты не станешь их предпринимать. – Голди направилась к двери: – Не задерживайся.

Кузина ушла, а я в унынии проводила ее взглядом. Мне не хотелось давать волю страху за тетю и ее спутанное сознание. «Она часто бывает не в себе…» А в остальное время? Тетя Флоренс в себе? Я не желала ни расстраивать ее, ни смущать ее помраченный разум. Но должна же она была хоть что-то помнить о моей матушке, о прошлом. И потом – в каком состоянии она пригласила меня в Сан-Франциско? В трезвом разуме или будучи «не в себе»? По словам Голди, тетя Флоренс болела уже несколько месяцев. Письмо я получила две недели назад. Но моему приезду никто не удивился, да и прием мне устроили такой теплый! По крайней мере, на этот счет мне явно не стоило волноваться.

В дверь снова постучали, и в комнату вошла молодая китаянка. Я узнала в ней служанку с лицом в форме сердца – ту самую, что ночью указала мне дорогу к бальному залу. Одета китаянка была в скромную юбку и блузку, а ее голову украшал идеальный шиньон из блестящих черных волос, который лишь подчеркивал широту ее лица в области висков и изящество подбородка. Брови у служанки были прямые, глаза темные. А ее губы выгнулись в легкой, но дружелюбной улыбке, когда она поставила на туалетный столик принесенный поднос:

– Доброе утро, мисс. Меня зовут Шин. Я пришла помочь вам одеться.

Говорила китаянка с акцентом, но ее английский был совершенным. Кузина не предупредила меня о служанке, и я понятия не имела, как себя с ней вести и как к ней обращаться.