Марьяна не разглядела ее лица и не узнала голоса, ведь жертва не говорила, а хрипела. А Оборотень все больше подминал ее под себя.
Марьяна до сих пор помнила его страшный взгляд, когда он заметил ее, в ужасе замершую в дверном проеме.
Свиная голова повернулась в ее сторону. Оборотень зарычал и кинулся на нее. Прижал к дверному косяку и зашептал в лицо, сдавив шею горячими влажными пальцами:
– Ну что, дрянь? Хочешь, чтобы я сделал это и с тобой? Я знаю… о-о, уж я-то знаю, что ты пришла не просто так… дай мне тебя потрогать, деточка… скорее…
Марьяна уже ничего не осознавала.
Перед глазами возникли желтоватые свиные глаза – и она начала задыхаться, заходясь икотой. И этот запах… запах Оборотня, этот мерзкий кисло-сладкий запах, она запомнила на всю жизнь. От него пахло кошачьей мочой и попкорном.
И неизвестно, чем бы все закончилось, если бы из гостиной на первом этаже Марьяну не позвал отец. Оборотень мгновенно оставил ее, онемевшую от шока и страха, выбил окно ногой и исчез в темноте.
На полу осталось лежать бездыханное тело его жертвы в разодранном розовом платье принцессы. Через несколько долгих секунд Марьяна узнала в ней приглашенную на день рождения девочку из детского сада, Лиду Ларионову.
Она не успела помочь Лиде.
Прибежавший на шум отец сгреб Марьяну в охапку, прижал лицом к груди и быстро унес вниз.
Он все повторял:
– Не смотри, не смотри туда. Ты не должна туда смотреть.
Оставшийся вечер и последующие недели она и правда помнила плохо. Ее водили куда-то, расспрашивали о том, что она видела. И все это время отец то шептался с матерью, то кричал на нее, думая, что Марьяна не слышит: «Зачем ты его позвала? Какого хрена ты позвала этого аниматора?!»
Больше на той даче они не бывали. Лиду Ларионову Марьяна тоже никогда не видела. Да и отец строго запретил разговаривать о ней и том дне.
И тут вдруг Стас…
Стас собирался сделать то же самое. Сделать это с ней.
Его глаза блестели точно так же, как у Оборотня, его руки будто удлинились, а дыхание превратилось в пыхтение. От него даже запахло точно так же: кошачьей мочой и сладкой запеченной кукурузой.
Марьяна мысленно уговаривала себя, что это не Оборотень из ее кошмаров, что это Стас Платов. Всего лишь мальчик, который может остановить свое страшное перерождение, стоит только попросить его об этом.
Но… он не останавливался.
Стас покрывал лицо и шею Марьяны беспорядочными поцелуями, его ладони скользили под ее кофтой не с трепетом, а с жадностью, слишком опытные и уверенные для пятнадцатилетнего подростка.
И вот тогда-то до нее наконец дошло, что Платов далеко не безобиден – он опасен, он подтвердил свою дурную репутацию. Он точно такой же, как ее детский кошмар, ее личный монстр из гостевой комнаты, как Оборотень.
– Я не хочу, не хочу… Стас… не надо, пожалуйста… – прохныкала Марьяна. Но Платов не отставал, и тогда страх вырвался наружу отчаянным криком: – Не надо! Отпусти! Отвали от меня! Мне больно!
Она впилась ногтями в его локоть, расцарапав кожу до крови, и расплакалась.
Платов замер, отпрянул и побледнел, будто сам себя испугался.
Он не обратил внимания на царапины. В его глазах появились ужас и раскаяние, а потом, когда его дыхание восстановилось, он долго извинялся. Тер лоб и бормотал: «Какой же я придурок. Прости, Мари, это не повторится».
Это и правда не повторилось, потому что Марьяна оборвала их отношения.
Она испытала столь сильный страх, что даже через два часа после того, как, не оглядываясь, выбежала из квартиры Платова, не могла произнести ни слова. А Оборотень, пыхтящий, с блестящими желтыми глазами, стал сниться ей чаще, почти каждую ночь.
Он приходил к ней до сих пор, стоял у кровати, как только Марьяна закрывала глаза.
«Не смотри, не смотри туда, – мысленно умоляла она себя. – Ты не должна туда смотреть».
Но даже во сне она чувствовала на себе его тяжелый звериный взгляд, ловила запах попкорна. Справиться с паническими атаками и уснуть ей помогали четыре бокала вина – ее ежевечерняя доза снотворного.
Ровно четыре.
Каждый вечер.
И как бы она себя ни уговаривала, что глупо бояться маньяка из прошлого, как бы ни пыталась забыть тот неприятный случай с Платовым, страх перед чужой силой и тем, что эта сила в любую секунду может сделать ее беззащитной, причинить физическую боль, унизить и даже убить, укоренился в душе Марьяны и не лучшим образом повлиял на более поздние ее отношения, уже с другими молодыми людьми.
Теперь она видела в них угрозу, особенно в тех, кто хоть мимолетно напоминал ей Стаса.
Ну а через несколько дней после того инцидента случилась трагедия с Андреем Бежовым, единственным благородным человеком в ее окружении.
Платов уверял, что гибель Андрея – случайность. Порой Марьяна и сама сомневалась в его вине, но не в его репутации: предыдущий опыт общения с ним показал, что доверять ему не стоит. И ненависть к нему раз за разом возвращалась, как волна цунами после земной встряски.
Сейчас Марьяна слушала хриплый голос Платова, смотрела в его растревоженные глаза, и воспоминания о пережитом страхе, об их гнилом школьном романе и о том, что эта сволочь сделала с Бежовым, пронеслись в одну секунду и вспыхнули новым пламенем неприязни.
А теперь Платов пришел, чтобы посмеяться над ней. Напомнить: он в любую минуту может ее растоптать, потому что сильнее, бессовестнее, наглее и злее. Потому что он – все тот же похотливый и жестокий ублюдок, даже хуже, чем раньше, что он переродился и окончательно потерял те крохи хорошего, которые в нем были.
Ни к одному человеку Марьяна не испытывала столь испепеляющей душу ненависти.
* * *
Она нашла силы ему ответить:
– Полина Михайлова – моя тетя. Она пропала тридцать лет назад и официально признана мертвой. Ни тебя, ни меня тогда даже на свете не было, и никаких записок она тебе написать не могла. Но если ты пришел поиздеваться и шокировать, то у тебя получилось. Доволен, скотина?
От неожиданности у нее отказала защитная реакция – немедленно убрать руку Платова. Он продолжал держать ее запястье горячими сухими пальцами.
– Тридцать лет?.. – Лицо Платова вытянулось. Он начал бормотать что-то нелепое и бессвязное: – Я сначала подумал, что это все же… были галлюцинации или сон… или эти… фантомы… но ее записка, она ведь настоящая. И магнитофон… черт… он лежит сейчас в моей машине. Я все ждал, что он исчезнет, что мне это показалось, но он до сих пор у меня. Давай покажу?
– Что? – Марьяна не могла поверить в то, что видит: Стас Платов, бледный и испуганный, лопотал чушь, как душевнобольной.
Она бы и не удивилась, узнав, что он отсидел в колонии за очередную пакость и там ему повредили мозги.