«Что теперь будет? – думал Роман. – Здесь не родной Красноярск и даже не райцентр. Это Малинники, где и бродячей собаки не найдешь – каждая имеет хозяина. И все знают всех в лицо». И каждый житель поселка теперь считает, что именно он, Роман, преподаватель физкультуры в средней школе, изнасиловал и убил свою ученицу и соседку Нику Бойко! Его отпустили, но для поселковых это не будет значить ровным счетом ничего… А как же Света? Что она думает о нем теперь? Роман не сомневался, что жене уже известно о его связи с Виолеттой.
При мысли о том, что через пару минут встретится с ней, Роман запнулся и остановился под самыми окнами своего дома. Сердце сильно билось, прогоняя кровь упругими толчками, и она пульсировала в висках и в кончиках пальцев. Он понял, что боится повернуть за угол и войти во двор, к освещенному входу в подъезд, где его непременно увидит кто-нибудь из соседей, а может быть, и Лидия Семеновна… «Боже! Помоги мне!» – пробормотал никогда не веривший в Бога Роман и сделал первый шаг.
Ну конечно! Она стояла на лестничной площадке, скрестив на необъятной груди полные руки, слегка расставив ноги-тумбы. В призрачном свете засиженной мухами лампочки Лидия Семеновна показалась Роману чудовищем, женским воплощением Франкенштейна. На мертвом сером лице женщины жили только глаза. Тяжело дыша и не моргая, она уставилась на застывшего посреди лестничного пролета Романа. Никогда раньше – ни в армии, когда в полной выкладке едва не утонул в болоте, ни в горах, когда сорвался в первый раз и болтался на страховке, не в силах найти опору для рук и ног, – он не испытывал такого ужаса.
«Пипец», – промелькнуло в голове, и это была последняя мысль перед тем, как соседка заговорила:
– Отпустили?
«Да», – хотел бы ответить Роман, но язык прилип к небу, а губы склеились намертво. Он смог только кивнуть.
– И правильно. Ты ведь этого не делал? Не убивал мою дочь? – Говорила Лидия Семеновна негромко, но слова набатом гремели в ушах Романа.
– Нет! – вытолкнул он из пересохшего рта.
– Хорошо. Иди, чего замер? Света извелась вся.
Пятясь боком, словно краб, Роман обошел женщину и нашарил кнопку звонка своей квартиры.
* * *
Весть о том, что физрука отпустили, облетела Малинники в один миг. Поселок снова замер в непонятном ожидании. Улыбки потеряли искренность, приветствия стали натянутыми.
Дмитрий Михайлов снял ботинки и устало прислонился к стене коридора. Непрекращающаяся жара выматывала. Он вытер пот со лба, но оторваться от прохладной стены не хватало сил.
– Тяжелый день? – выглянул из комнаты отец.
– Что-то вроде того. Это пекло меня доконает.
Отец сочувственно улыбнулся:
– Не сдавайся, сынок. Пойдем, там у мамы окрошка.
Дима хмыкнул. Окрошка! Если бы она могла остудить заодно и его мысли… Есть не хотелось совершенно, но, к своему удивлению, глубокую глиняную тарелку с волнистой каемкой по краю – мамину «салатную», – полную холодной окрошки, он одолел без труда.
– Пап, как мне успокоить людей? – спросил он, когда тарелка опустела.
– А ты уверен, что их нужно успокаивать? – вопросом на вопрос ответил отец. – Учителя вы отпустили, значит, тому, кто виновен в смерти девочки, сейчас снова стало неуютно. Глядишь, и выдаст себя чем-нибудь.
– Да не могу я сидеть и ждать, пока убийца себя выдаст! – с горечью покачал головой Дима. – А успокоить людей нужно. Ты не видишь разве, как тихо вокруг? Все волками друг на друга смотрят. Еще день-два, и начнут снова окна бить. Если не физиономии. Я понятия не имел, что в поселке у каждого по скелету в шкафу… Вот сейчас все и повылезает.
Мама выключила воду и повернулась к столу:
– По скелету, говоришь? Да не по одному, Димочка. Только это вовсе не значит, что в Малинниках живут сплошь негодяи. Это – жизнь.
– Жизнь? – Дима удивленно уставился на мать. – Ты говоришь, что жизнь заставила Поклонникова изменять жене и угрожать своей ученице? Сделала Митрича алкашом, а потом еще и вором? Принудила Царева бить Поклонниковым окна, а Жлобина-младшего портить стены в подъезде?
– Но ты же сам все прекрасно понимаешь, Димка, – вмешался отец. – Сынок Валентинин камнями кидался от отчаяния, от боли. Виноватым он себя чувствует, скорее всего думает, что не защитил девочку. Витюня – всем известный раздолбай. Его хлебом не корми – дай гадость сделать. А что касается Митрича, то мама права. Жизнь у него нелегкая получилась. Как-нибудь расскажу тебе его историю. Не стоит винить человека за то, что сломался. Не всякий удар возможно вынести.
Лейтенант покосился на пустой рукав отцовской рубашки. «Но ты же смог», – подумал он. Отец перехватил его взгляд и покачал головой, но больше ничего к своим словам не добавил.
* * *
Сергей Царев сидел перед раскрытым ноутбуком. Черная надпись «Найдена. Погибла» перечеркивала объявление о поиске Ники на сайте поисковиков. Перечеркивала сведения о ее возрасте, о том, во что она была одета в день исчезновения. Перечеркивала его, Серегину, жизнь.
Он ничего больше не чувствовал – ни боли, ни злости, ни отчаяния. Мама напичкала его какими-то таблетками, но и без них Сергей ощущал себя опустошенным до бессилия. Никина босоножка стала последней каплей, утопившей нелепую, безумную надежду на то, что Ника жива и все происходящее просто страшная ошибка. До той минуты, когда он наткнулся на босоножку у реки, даже похороны не смогли заставить его поверить, что Ники больше нет и никогда не будет. Ни ее тихого смеха, ни застенчивого «не надо», когда, одуревая от близости ее губ и запаха волос, Серега лез целоваться. Не будет свадьбы, троих – они так решили – детишек, не станет Ника учительницей младших классов, как мечтала… Потертый ремешок голубой босоножки, торчащий из буро-зеленой жижи, ослепил Серегу жестокой правдой.
О том, что физрука отпустили, Сергею испуганным шепотом сообщила мама, встревоженно глядя на него, как будто ожидала, что сын немедленно кинется совершать какую-нибудь глупость. Но Серега только губы поджал. Ярость, душившая его в день ареста учителя, улеглась, а с ней исчезла и пелена, мешавшая сомнениям. Конечно, физрук не стал бы убивать Нику. Может, он и скотина, но уж точно не идиот.
Машинально перебирая в памяти лица соседей, знакомых и друзей, Серега никак не мог остановиться ни на одном, представить, что кто-то из этих людей поднял на Нику руку.
Вздохнув, он закрыл ноутбук и поднялся. Движения давались с трудом. Чувствуя себя столетней развалиной, Серега поплелся на кухню, где мама оставила приготовленную для Лидии Семеновны еду. Как бы плохо ему ни было, а Никиной матери было во сто крат хуже. За последние недели Серега сблизился с ней и сейчас не смог бы сказать, отчего так робел раньше. Конечно, помочь несчастной женщине старались все, но по какой-то причине она наотрез отказывалась и впускала в дом только Серегу да мать Вани-дурачка, Галину.
* * *
Ваня снова не смог перейти через мост. Стоял на въезде, держась за перила дрожащей рукой, и не мог сделать ни шага. В его детском сознании боролись между собой два «страшно» и одно грозное «нельзя». Если с «нельзя» он давно научился ладить и оно затихало, стоило перейти на другую сторону моста, то «страшно» теперь начинали завывать в голове на два режущих голоса еще на спуске с холма.