Ридли мотнул головой.
– Главное, используй то, чем наделил тебя Господь, – и постучал согнутым пальцем по своему виску. – Ты хоть и молод, но далеко не дурак... Я в тебя верю, Джек.
Потом дилижанс тронулся, и Джек в последний раз взмахнул рукой, почти физически ощущая натягивание готовой вот-вот прорваться «нити», а потом отчетливое «пам»… Пуповина, связующая его с прошлым, лопнула с тихим уколом в области сердца!
Дилижанс уже давно скрылся среди холмов, а он все продолжал стоять на одном месте и провожать его призрак глазами, словно мог проследить путь дилижанса до самого Лондона.
До самого Уайтчепела...
Прямо до их квартирки на чердаке, в которой они с Энни и матерью провели столько счастливых минут.
Еле волоча ноги обратно к дому миссис Уиггинс, Джек припомнил случайно подслушанный разговор между его новой хозяйкой и Ридли. Это случилось на следующее после приезда утро, когда Джек, завалявшись в кровати, поднялся не раньше девяти и, спускаясь вниз, услышал тихие голоса в гостиной.
– Если ты ручаешься за него, Энтони, то я, конечно же, сделаю все, чтобы помочь этому мальчику, – говорила миссис Уиггинс, и Джек понял, что говорят они о нем. Больше не о ком...
– Я верю, что из него может выйти толк, – отвечал инспектор непривычно серьезным голосом, – боюсь только, как бы он не поддался эмоциям и не сбежал обратно в Лондон. Там ему делать нечего... Сгинет в этой клоаке, как сотни ему подобных. Мне бы хотелось спасти его от подобной участи...
– У тебя доброе сердце, – отозвалась его собеседница, и Джек почти увидел, как расплылось в насмешке лицо инспектора Ридли.
– Вот в этом меня еще никто не обвинял, Гвендолин, – с улыбкой произнес он. – Иные полагают, что моя грудная клетка и вовсе пуста.
– Ерунда, – хмыкнула миссис Уиггинс, – мы-то с тобой знаем правду, не так ли? – И уже другим голосом поинтересовалась: – Так как ты живешь, все так же один... все так же тоскуешь?
И тут уж любопытство окончательно одолело совестливые муки Джека: он весь превратился в слух.
Послышались шаги: должно быть, Ридли встал и прошелся по комнате.
– Я не очень хочу говорить об этом, – наконец произнес он, и Джек даже удивился звучанию этого голоса. Словно в комнате обнаружился другой, незнакомый ему человек... – Пожалуйста, давайте сменим тему нашего разговора.
Еще одна порция тишины – тревожной и почти вязкой.
– Я слышала, ее видели в Монреале, – начала было миссис Уиггинс, но Ридли прервал ее почти гневным:
– Я же просил вас сменить тему этого разговора. – И уже спокойнее: – Все это мне абсолютно не интересно. Скажите лучше, почему вы не наймете себе кухарку? У вас проблемы с деньгами?
– Нет-нет, конечно, – замотала женщина головой. – Не придумывай то, чего нет. Просто я и сама неплохо справляюсь, мне это даже нравится...
– Но Джек...
– Уверена, моих талантов вполне хватит на нас троих. Перестань волноваться по пустякам! К тому же в Торбери есть бюро найма, и я всегда могу обратиться туда... при необходимости.
После этого Джек тихонько поднялся вверх по лестнице и снова спустился, уже стуча каблуками.
– Джек, – позвала его миссис Уиггинс, – надеюсь, ты хорошо выспался... Выглядишь бодрым. Давайте завтракать! – и она кликнула Сару-Энн.
Задняя дверь скрипнула, выдав Джеково возвращение, и миссис Уиггинс, занятая вымешиванием теста для пирога, поинтересовалась:
– Ну, как ты, готов немного поработать? – ее проворные пальцы сыпанули на стол горсть муки и снова принялись месить тесто. Джек, зачарованный ее почти гипнотическими движениями рук, неопределенно пожал плечами... Любые обязанности казались ему заведомо утомительными и гнетущими, как и вся атмосфера этого дома, да и самого Хартберна в целом. Ничто не могло сделать его счастливым, облегчить тоску и рассеять гнетущее одиночество, от которых его сердце стучало в два раза медленнее обычного. Оно как будто бы затухало, подобное пламени свечи, лишенному толики кислорода...
– Дрова рубить умеешь? – поинтересовалась женщина-гренадер. – На заднем дворе тебя дожидаются колода и остро отточенный топор... Твои ближайшие верные сотоварищи! – ее насмешливость напомнила Джеку инспектора, и он даже кисло улыбнулся. – Да смотри не оттяпай себе пару пальцев – назад их уже не пришить. – И оторвавшись от своего занятия: – Ну, разберешься сам или мне тебя проводить?
– Сам как-нибудь, – выдохнул парень, идя к двери.
Дрова он рубил до самого вечера... Как оказалось, махать топором – не самое бесполезное занятие: помимо прочего, помогает прочистить мозги, вытеснив тоску усталостью, ностальгию – бешеными взмахами рук.
Жизнь в Хартберне оказалась именно такой, какой Джек ее себе и представлял: скучной, однообразной, безрадостной – и все именно до того момента, как он увидел ее...
В тот миг три угнетающе-длинных месяца как будто бы растворились в небытии: не осталось ни деревенской школы с ее недобрыми ребятишками, смотревшими на него косыми, насмешливыми взглядами (чего это он, дылда великовозрастная, уселся с ними за одну парту, смех, да и только!), ни Гарри Мейсона, десятилетки-переростка, которому ему пришлось не единожды разбить нос, чтобы отучить того соваться к себе по поводу и без, ни даже самой тоски по большому городу, от которой волком хотелось выть...
Ничего не осталось. Ничего, кроме хрупкой девичьей фигурки, укутанной в подбитый лисьим мехом зеленый плащ (зимы в Нортумберленде были суровыми) – Джек подумал тогда, что у него с головой не в порядке... Что от беспрестанной тоски мозг играет с ним злую шутку, рисуя образы из минувшего прошлого. Образы... образ... который, казалось бы, должен был бы явиться ему в последнюю очередь.
Он получше перехватил сумку со школьными принадлежностями и сиганул в близлежащую булочную: следовало избавиться от наваждения, и бегство показалось Джеку вполне приемлемым способом сделать это. К тому же у него жутко урчало в животе: учеба высасывала из парня все соки... Он ненавидел школу всеми фибрами души! А булочки миссис Питерсон пахли преаппетитнейшим образом, и заесть ими мерзкий привкус «гранита науки» было не самым плохим решением.
Джек купил творожную коврижку и выглянул на улицу, почти опасаясь недавнего видения... Назвать ее иначе не получалось, и потому он был почти рад опустевшей улице с ее редкими вкраплениями людских голосов. Девушка пропала... А, значит, он мог преспокойно идти домой, ну, или, по крайней мере, идти в то место, которое временно называлось его домом.
И тут:
– Джек, эй, я здесь, слышишь меня?
Голос раздался из-за спины, за которой в затейливом закутке из кустов бузины и страстоцвета на него смотрели озорные глаза мисс Блэкни, облаченной в зеленый плащ из лисьих мехов. Джек так и замер вполоборота со сбившимся с ритма сердцем и враз оледеневшими пальцами рук... Творожная коврижка едва не шлепнулась прямо на мостовую.