Шагги сидел на руках, чтобы его пальцы не сжимались в кулаки, которые он мечтал пустить в ход. Часть их раздраженных ударов досталась бы этим глупым розам, другая часть этим глупым Макавенни, но большинство тому, что он столько времени ждал этого счастья, а теперь, похоже, не может им насладиться.
Он поднял глаза – по ее лицу продолжала гулять слабоумная, хотя все еще заразительная улыбка. Ее руки были расцарапаны шипами розовых кустов, но, казалось, ее это мало беспокоило.
– Ты не можешь сидеть в доме, как старуха. Выйди-ка на задний двор, поговорим.
Агнес исчезла из окна, а Шагги еще некоторое время посидел с постным лицом. Из кокона простыней на кровати Лика появилась белая рука, угрожающе показала на Шагги, а потом, выставив большой палец, резко показала им в сторону задней части сада. Шагги знал, что теперь, когда мать бросила пить, его брат дольше не ложится спать. Он на больших листах миллиметровки чертил схемы деревянных шкафов, которые собирался поставить в своей части спальни. Первый шкаф представлял собой сложное сооружение для его стереоаппаратуры и пластинок. Рядом он собирался поставить невысокий сосновый письменный стол с ящиками, чтобы ему было удобно рисовать и надежно прятать от брата под замок плоды своего воображения. Шагги часами внимательно изучал эти чертежи, пока Лик был на учебе. Все эти вещи прикручивались непосредственно к каменным стенам. Шагги водил руками по чертежам, и ему нравилось исходившее от них ощущение основательности.
Шагги слышал, как поет на улице его мать. Раздалось громкое клацанье металла, отчего Лик замолотил ногами под простыней и резко повернулся. Шагги внял предупреждению и вымелся из темного дома под открытое небо. Он повернул в сторону заднего двора и увидел мать: она стояла, согнувшись, и держала садовый шланг, наполняя водой белый металлический короб.
Этот белый короб на самом деле был старым, вышедшим из строя холодильником Доннели. Она перетащила его к себе на участок, уложив на бок. До этого он целый год простоял, грязный и заплесневелый, у стены дома Донелли в ожидании, когда муниципалитет увезет его. Но муниципалитет не увозил, пока его не выставят на тротуар, и, хотя в доме Брайди жили четыре здоровенных подростка, холодильник все стоял и стоял там. Летом от него пахло кислым молоком, а зимой – сыростью и затхлостью. А теперь Агнес, вытащив из него все металлические полочки, наполняла его водой. Тяжелая металлическая дверца была распахнута, как крышка гроба.
Его одолевали смешанные эмоции. Желание прыгнуть в холодную воду и закрыть за собой крышку боролось с потребностью сказать ей, как он ее любит и радуется тому, что ей стало лучше. Ему хотелось удивить ее своими тайнами так, как она когда-то удивляла его своими.
– Что со мной не так, мама? – тихо спросил он.
Агнес подошла к нему, отерла его горячее лицо холодной рукой.
– Чувствуешь? Ты горишь. Десять – странный возраст. Я думаю, может быть, у тебя тяжелое взросление.
Без всяких объяснений она стянула с него через голову черный свитер и потащила вниз его брюки.
– Ты в трусах или нет? – спросила она.
– Конечно, в трусах, – он фыркнул и сложил руки на груди. – Мы же не в Африке, в отличие от некоторых.
Холодильник был до верха наполнен холодной водой из шланга. Когда он лежал на боку, то представлял собой хаос всевозможных бобышек и отделений для овощей. После удаления полок он превратился в большую ванну, только в два раза глубже, с плоским дном и прямыми стенками. Он медленно погрузился в холодную воду, которая с его погружением стала переливаться через край. Он вскочил на ноги и в панике посмотрел на Агнес.
– Ты мой газон полить собрался? – рассмеялась она.
Шагги согнул ноги и камнем рухнул в холодную воду. Вода с громким всхлипом пролилась через борта холодильника на траву. Под водой мир остановился. Над поверхностью появилось искаженное слоем воды лицо и улыбнулось ему. Клубок злости внутри него исчез, и Шагги пукнул так, что по воде пошли большие пузыри.
Бо́льшую часть дня он просидел в холодильнике, оставаясь там еще долго после того, как его кожа стала похожа на поверхность засохшей каши. Агнес сидела на краю, курила сигареты, пила настоящий холодный чай из кружки, которая прежде вмещала ее тайные запасы выпивки. От воды, переливающейся через край, джинсовая ткань ее шортов стала темно-голубой. Ему нравилось, что она не злилась на него из-за этого.
Она гладила его черные волосы, а он корчил ей гримасы, изображая маленькую рыбку.
– Каким ты станешь мужчиной, когда вырастешь?
– А каким бы ты хотела?
Агнес задумалась ненадолго.
– Спокойным. – Она снова провела рукой по его влажным волосам. – Не таким дерганым, как сейчас.
Его лицо завязалось в задумчивый узел.
– Я не знаю. Я просто хочу быть с тобой. Я хочу увезти тебя куда-нибудь, где мы можем стать совсем новенькими. – Шагги ушел под воду, выплеснув через борт еще одну волну. – Он появился на поверхности, замер, держа рот чуть выше уровня воды. – Ты любишь этого гигантского пряничного человечка? – внезапно спросил он, погружаясь глубже. – Он будет моим новым отцом?
Она не ответила.
– Он из клана Макавенни, а они – свора мерзких ублюдков, – процедила Агнес сквозь зубы.
– Ну не все они плохие.
– Да все, черт бы их драл.
Он расслабился и пустил пузыри, пукнув еще раз. Смешного в этом ничего не было, но они оба попытались рассмеяться.
Она улыбалась-улыбалась, но вдруг тучи затмили ее лицо.
– Это слишком долго продолжалось – ты да я.
Шагги увидел, как ожесточилась линия ее рта. Она глубоко вздохнула, встала, взяла свои сигареты и зажигалку. Она не стала заглядывать в холодильник – посмотрела вдаль, куда уходило коричневатое торфяное поле.
– Это слишком долго продолжалось – ты да я. – Она снова вздохнула. – Неправильно это.
Агнес разорвала конверт, собираясь расплатиться по каталогу. В конверте лежало ее жалованье с заправочной станции. Она протянула ему большую голубую банкноту и разрешила потратить хрустящую пятерку на мороженое. Во всем поселке вскрывались газовые счетчики, подсчитывались бронзовые пенсы, и весь Питхед высыпал на улицы, стараясь успеть занять первое место в очереди за сладким. Грязные и счастливые детишки неслись галопом, домохозяйки спешили забавной спортивной ходьбой вперевалочку.
Фургон мороженщика успел всего раз проиграть «Цветок Шотландии»
[108], а уже собралась немалая толпа, грозящая перевернуть машину. Эта большая белая жестянка выглядела так, словно ее смастерили в домашних условиях, сверяясь с детским рисунком фургончика. Машина видела лучшие дни: на бортах красовались дыры, заделанные жестяными заплатами и дощечками, просто привинченными на место пробоин. Фургон высоко стоял на колесах, и дети поднимались на цыпочки, чтобы дотянуться до окна с раздвижным стеклом. Если бы сладости не были выставлены прямо за стеклом, дети бы никогда не увидели, что им предлагается. Джино, хозяину фургона, это нравилось – лучшего места, чтобы заглядывать в девичьи топики, было не придумать.