— Там, — водитель ткнул пальцем в желтый дом, — готовятся ко сну. И проспят до полудня, скорее всего. — Он потянулся и широко зевнул. — И я, если смогу.
Шелк устало кивнул, соглашаясь.
— А что они там делают?
— В заведении Орхидеи? — Водитель повернулся и поглядел на него. — Все знают о заведении Орхидеи, патера.
— Но не я, сын мой. Вот почему я спросил.
— Это… ну, ты знаешь, патера. Там тридцать девиц или около того. Они устраивают представления, ну, ты знаешь, и много вечеринок. Ну, я имею в виду, для других людей. И люди им за это платят.
— Полагаю, очень приятная жизнь, — вздохнул Шелк.
— Бывает намного хуже, патера. Только…
Внутри желтого дома кто-то закричал, потом раздался звон разбитого стекла.
Мотор, взревев, вернулся к жизни, тряся поплавок, как собака крысу. И прежде чем Шелк успел запротестовать, поплавок прыгнул в воздух и помчался по Ламповой улице, рассеивая идущих мужчин и женщин; он с таким громким треском задел тележку, запряженную ослом, что на мгновение Шелк решил, что она развалится.
— Подожди! — закричал он.
Огибая угол, поплавок чуть ли не лег на бок и потерял высоту; его капот пробороздил пыль.
— Может быть… наверняка, там что-то случилось. — Шелк отчаянно держался за перекладину обеими руками, позабыв о боле и ране, нанесенной ему белоголовым. — Возвращайся и высади меня там.
Возы перегородили улицу. Поплавок полетел медленнее, потом протиснулся между стеной портняжной лавки и парой нагруженных лошадей.
— Патера, они могут позаботиться о себе. Не в первый раз, как я тебе говорил.
— Я думаю… — начал было Шелк.
— У тебя по-настоящему скверная рука, а нога — еще хуже, — прервал его водитель. — Что будет, если кто-то увидит, как ты входишь в такое место — и ночью? Даже завтра в полдень это будет достаточно плохо.
Шелк отпустил обтянутую кожей перекладину.
— Неужели ты действительно плыл так быстро только для того, чтобы спасти мою репутацию? Мне трудно в это поверить.
— Я туда не вернусь, патера, — упрямо сказал водитель, — и не думаю, что ты сможешь туда дойти, даже если попытаешься. Как доехать отсюда? В твой мантейон, я имею в виду. — Поплавок, колеблясь в воздухе, поплыл медленнее.
Они были на Солнечной улице; не прошло и получаса, как они выплыли через открытые талосом ворота. Шелк попытался сориентироваться относительно поста гражданской гвардии и грязной статуи Советника Долгопята.
— Налево, — рассеянно сказал он. — Я должен приказать Рогу — у него хороший вкус — и некоторым старшим ученикам расписать фасад мантейона. Нет, сначала палестры, а уже потом мантейона.
— Что ты сказал, патера?
— Боюсь, я говорил с собой, сын мой. — «Наверняка они были раскрашены; скорее всего, можно даже отыскать запись о первоначальном дизайне среди залежей бумаг на чердаке дома авгура. Если удастся найти деньги на кисти и краску, то…»
— Еще далеко, патера?
— Шесть четвертей, по-моему.
Через минуту он выйдет наружу. Когда он выходил из зала приемов Крови, он вообразил себе, что ночь посерела и скоро тенеподъем. Сейчас воображения больше не требовалось; ночь почти кончилась, а он даже не ложился. Вскоре придется выйти из поплавка — возможно, что он все-таки вздремнул на мягком сидении, когда была возможность. Возможно, еще есть время, чтобы поспать два-три часа, хотя, конечно, не больше, чем два-три часа.
Мужчина, везший тележку с кирпичами, что-то крикнул им и упал на колени, хотя, что бы он там ни кричал, все равно ничего не было слышно. Но это напомнило Шелку, что он пообещал благословить водителя. Должен ли он оставить трость в поплавке? В конце концов, это трость Крови. Кровь хотел, чтобы он сохранил ее, но хочет ли он сам иметь хоть что-нибудь, принадлежащее Крови? Да, мантейон, но только потому, что, на самом деле, мантейон его, а не Крови, что бы там ни говорил закон или даже Капитул. Раньше мантейоном владел патера Щука, по меньшей мере морально, и патера Щука передал ему бразды правления, сделал его ответственным за мантейон на всю оставшуюся жизнь.
Поплавок опять замедлился, водитель изучал здания, мимо которых они плыли.
Шелк решил, что он сохранит и мантейон, и трость — по крайней мере до тех пор, пока не получит мантейон назад.
— Там, впереди, крытая дранкой крыша. Видишь? — Он схватил трость и убедился, что ее кончик не будет скользить по полу поплавка; уже почти пора выходить.
Поплавок заколебался в воздухе.
— Здесь, патера?
— Нет. Одна, две, на три двери дальше.
— Ты — тот самый авгур, о котором все говорят, патера? Тот, который получил просветление? Так мне сказали в имении.
Шелк кивнул:
— Да, полагаю, что так, если нас не двое.
— Говорят, что ты собираешься вернуть кальде. Я не хотел спрашивать тебя об этом, знаешь? Я надеялся, что это само всплывет в разговоре. А ты действительно?..
— Собираюсь восстановить кальде? Ты об этом спрашиваешь? Нет, это не то, что мне поручили.
— Поручил бог. — Поплавок сел на дорогу, его колпак раскрылся и соскользнул вниз.
Шелк с трудом встал на ноги.
— Да.
Водитель вышел и открыл перед ним дверь.
— Я не думал, что боги вообще существуют. На самом деле.
— Тем не менее они верят в тебя. — При помощи водителя Шелк, преодолевая боль, шагнул на первую истертую ступеньку входа в мантейон с улицы. Он дома. — Кажется, ты веришь в бесов, но не веришь в бессмертных богов. Это глупо, сын мой. В действительности, это верх глупости.
Внезапно водитель упал на колени. Опираясь на трость, Шелк произнес самое короткое из широко используемых благословений и начертал знак сложения над головой водителя.
Водитель встал.
— Я могу помочь тебе, патера. Ты идешь в… дом, или что-то в этом роде, а? Я могу помочь тебе добраться.
— Я доберусь, — сказал ему Шелк. — А тебе лучше всего вернуться обратно и лечь спать.
Водитель любезно подождал, пока Шелк не отошел подальше, и только потом включил воздуходувки. Шелк, ковыляя к узким садовым воротам, входя в них и запирая за собой, обнаружил, что его поврежденная нога закостенела. Добравшись до беседки, он спросил себя, неужели он был настолько глуп, что отказался от помощи водителя. Он очень хотел отдохнуть, хотя бы минуту, на одной из удобных скамеек под лозами, на которых сидел чуть ли не каждый день, разговаривая с майтерой Мрамор.
Но голод гнал его вперед; еда и отдых были так близко. Кровь, подумал он, мог бы проявить к нему побольше гостеприимства и дать что-нибудь поесть. Крепкий напиток не самое лучшее предложение для человека с пустым желудком.