– Наверное, то, для чего в этом языке нет слов. И что перевел?
– Это тест какой-то. Танцор балета, в общем, верно изложил. Они, кажись, проверяли, как люди себя поведут, когда… когда вот так вот будет. Когда вот так вот с ними.
– Придумали, значит, новый мир и отдали тем, кто сможет его построить и проверить, – кивнула Алиса. – Антиутопия из «Икеи», собери сам. Просто отлично.
Марко ткнул пальцем в экран и перелистнул страницу.
– Вот тут про передачи какие-то. Типа трансляции, что ли. Тут я совсем не понял и тут тоже. Здесь прямо про ввод войск. Их наготове держали. Вот, и сроки есть. Они… они же с нами… мы что же для них, крысы, бре, в лаборатории какой-то гребаной, что ли? Русская? Слышь? Ты же умная. Ты же с самого начала все знала! Ну скажи, зачем так!
Алиса прикрыла глаза, собираясь с мыслями. Что сказать растерянным мальчикам, которых так хотела сохранить мальчиками и уберечь от всего, что заставило бы их повзрослеть, но раз за разом толкала их к встрече с миром, в котором нет роскоши быть мальчиками – и неважно, сколько тебе лет. Что сказать, когда они ждут, что кто-то взрослый объяснит, из чего и почему мир создан таким, а главное, что делать с этим знанием.
Проблема в том, что в этой комнате прямо сейчас не было ни одного взрослого.
– Элис.
Она вздрогнула. Воздух в комнате словно застыл от присутствия чужака. Алиса открыла глаза и увидела, как Марко торопливо прячет телефон. Мика приподнялся, чтобы развернуть свой стул, и сел ровнее. Теперь он сидел в три четверти к Алисе: не отвернулся от нее и все равно заслонял спиной.
– Она только что проснулась, – сказал Мика по-английски.
– Очень вовремя. Элис, мы можем поговорить?
– Она… – начал Мика, но Алиса махнула рукой.
– Все в порядке. Дайте нам пару минут.
Мика вышел из палатки последним. Перед тем, как идти, он коснулся плеча Алисы и сказал:
– Я буду снаружи.
Алиса смотрела ему вслед, пока Мика не скрылся за клапаном палатки.
Эпилог
Выдался еще один золотой, умытый солнцем день. Свет отражался на зелени деревьев, на зеленых и рыжих полосах полей, уходящих к горизонту. Где-то далеко отсюда полотнища солнечного света падали на фасады зданий в стиле модерн в центре на пешеходной Кнез Михайловой, югославские многоэтажки в «блоках» и стильные стеклянные фасады деловых кварталов Нового Белграда.
На звенящее голубое небо с редкими перьями облаков было больно смотреть. Алиса прикрыла глаза и подставила лицо солнцу. С непривычки пощипывало щеки. Это было приятно. Две тонкие струйки табачного дыма вились вверх и растворялись в прозрачном утреннем воздухе.
– Полчаса прошло, – сказал Мика. – Как думаешь, где они?
– На полпути. На машине на полной скорости и без остановок как раз полчаса до города. А тут все-таки военная техника, люди. За час доберутся. Как Марко?
– Врач говорит, его еще сутки минимум будут в госпитале держать. На всякий случай продолжат от всех изолировать. Взяли кровь. Говорят, с чего бы здорового парня полночи тошнило с температурой под сорок, если не инфекция.
– Ага.
Марко начало тошнить почти сразу после того, как они втроем вышли их палатки Алисы. Перед тем, как его увели в санчасть, он передал телефон Мике. Сейчас они вдвоем молчали о том, что Мика носил в кармане, как будто до последнего пытались оттянуть момент, после которого больше нельзя будет не принимать решений.
– Алиса?
– Мм?
– Ты меня ненавидишь?
Она открыла глаза и повернулась к нему. На сигарете Мики нарос столбик пепла. Алиса протянула руку и легонько стукнула по бумаге кончиком указательного пальца. Столбик опал серыми хлопьями обоим под ноги.
– За что?
– Если бы не я… если бы у нас не было тогда урока, ты бы не пошла в школу. А если бы ты не пошла в школу…
– Мика, стоп.
Она знала, куда идет этот разговор. После Египта Алиса обратилась к психотерапевту. Сухая равнодушная женщина едва ли старше ее самой, со сжатыми в суровую нитку губами, рассказывала ей про стадии горевания и говорила, что бесконечные «что было бы, если бы» – это стадия торга, попытка отвоевать у смерти то, что с самого начала невозможно отвоевать. Так говорит отчаяние, которое толкает к поиску всесилия там, где нужно найти смирение. «Никто не знает, что было бы, если бы, – говорила женщина. – Вам придется научиться с этим жить». Алиса злилась, бросала терапию, а потом все равно возвращалась после очередного задания, все чаще – с похмелья, пока однажды не приехала пьяной. Тогда она разбила стеклянный столик в кабинете, а потом расплакалась прямо над столиком и больше уже никогда не возвращалась. Это случилось на очередную годовщину, когда ей снова снился огонь и тяжелое тело, которое она прижимала к себе. Тело, которое она так и носила на себе все эти годы в поиске того самого «если бы», как сказочной живой и мертвой воды, чтобы вернуть к жизни настоящего главного героя этой сказки. Главными героями ведь всегда становятся хорошие мальчики, а не усталые женщины с потухшими глазами.
Алиса же с самого начала не хотела быть главной в этой сказке. Но кто-то должен спасать хороших мальчиков. Кто-то должен носить их на своих плечах, чтобы однажды найти источник и искупать их в мертвой и живой воде.
Она взяла у Мики сигарету и затушила о землю.
– Посмотри на меня.
Когда он повернулся, она взяла его лицо в ладони и отчетливо, почти по слогам произнесла:
– Ты не виноват. Ты ни в чем не виноват. Слышишь меня?
– Слышу.
– Я просто очень хотела потанцевать.
Ладоням стало жарко. Щеки у Мики порозовели. Алиса отвела руки. Вынула из кармана пачку и протянула Мике. Он подцепил кончиками пальцев сигарету. Прикурил.
– Что ты решила?
Пресс-конференцию перенесли на сегодняшний вечер. Тогда, в палатке, Стэн не сказал ничего нового. Напомнил про гарантии, сказал, что ее выступления ждут. Сообщил, какие новые меры охраны предпримут в лагере на этот раз.
– Я не знаю.
– Ты не расскажешь?
– Что, Мика? Что ты хочешь, чтобы я рассказала? То, за что вас всех убьют еще до конца моей речи, а в интернете через неделю затрется новостью про очередной обвал нефтяных котировок?
– Такое не вытеснится.
– Послушай, я давно в профессии. В настоящей профессии. Я бросила учебу, чтобы хлебнуть «нормального» опыта. Настоящего. Рвалась все делать самой, сразу. Я видела много того, что невозможно вытеснить и забыть. Люди пишут на стенах из баллончиков: «Не забудем, не простим». А правда в том, что год спустя никто, кроме тех, кто это писал, и не вспомнит. Вот ты. Ты помнишь что-нибудь про зверства в Судане? Про Муаммара Каддафи? Инфоповоды быстро стареют. Они как упыри. Чтобы жить, им нужно пить человеческую кровь. Кровь людей, которые кричат о них и не дают угаснуть, но с каждым днем этой крови нужно все больше, а людей становится меньше. Ты спрашиваешь, расскажу ли я, и думаешь, что есть какой-то правильный ответ. Но в войне нет правильных ответов. Есть только поступки и их последствия, с которыми потом придется жить.