Он потемнел, сказал тяжелым голосом:
— Разве это не общее дело?
— Общим становится, — возразил я, — когда горит дом! А сейчас войска Карла прошли и где-то растворились за горизонтом. Все ринулись отстраиваться, поднимать города из руин! И никто не готов садиться на коня… его еще найти надо!., и отправляться вдогонку за войсками Карла. Да еще когда нет уверенности в победе!
— Со злом надо сражаться в любом случае, — возразил Беольдр. — Даже если знаешь, что погибнешь.
— Ага, — заметил я саркастически, — а после твоей гибели зло придет и убьет твою жену и детей, поглумившись сперва?.. Нет уж, врага нужно победить, а самим остаться пусть ранеными, но живыми!.. Потому я и хочу узнать все о Карле. Сколько у него войск, где они, что он задумал… Вообще все!
Беольдр раздраженно сопел, Азаминда произнесла кротким голосом:
— Дик, о Карле почти ничего не известно. Он почему-то вернул похищенного Шарлегайла, отвел войска… и как-то странно затих. Говорят даже, что распустил свою дикую армию.
Беольдр громыхнул:
— Как распустил, так и соберет. А что ей делать зимой?.. А весной посмотрим. Как только земля подсохнет.
— Хорошо бы до весны знать, — сказал я и торопливо поправил себя: — Сейчас знать, чтобы к весне чего-то ждать определенного.
Беольдр смолчал, Азаминда сказала кротко:
— Дик, все эти годы мы только защищались!.. Едва-едва. Потому мы о Карле ничего, а он о нас, наверное, все.
— Мне это неловко говорить, — сказал я, — но мне повезло за вашей спиной. Пока вы тут сражались, я торопливо обстраивался. Но сейчас могу сказать… Или еще не могу?.. Во всяком случае, еще год-два, и мы сможем не только дать отпор войскам Карла, но и…
Я прервал себя, не слишком ли занесся, Беольдр буркнул с неприязнью:
— Но и что?
— Самим пойти на Карла, — закончил я несколько вынужденно.
Он хмыкнул, оглядел меня с головы до ног:
— Уверен?
— Если мне дадут эти год-два спокойной жизни, — заверил я, — то да, почти уверен. Карл сделал пару крупных ошибок, которые я не совершу.
Азаминда насторожилась, Беольдр спросил хмуро:
— Ну-ну, каких?
— В моей армии в первых рядах пойдут священники, — пояснил я. — Перед крестовым походом на Юг, который еще впереди, мы очистим наши земли здесь от нечисти!.. И продумаем меры… комплекс мер!., чтобы она не возродилась и не была занесена извне.
Он снова хмыкнул, но неприязненность во взоре сменилась недоверием.
— У тебя планы… не чересчур?
— Смотря для кого, — ответил я ровным голосом. — Если для меня, то как раз. Могу и больше. Увы, инфраструктура не позволяет.
Он не стал спрашивать, что такое инфраструктура, понял по смыслу, Азаминда тоже смотрит на меня молча, но в ее взгляде полное доверие и поддержка.
Беольдр пробурчал:
— Но я так и не понял…
— Слушаю.
— Какие две крупные ошибки сделал Карл?
Я развел руками:
— Армии, созданные для грабежа, держатся вместе недолго. Даже если грабить удается не соседа, а целые королевства. Малейшая неудача может заставить их все бросить и вернуться в свои земли. Хотя согласен, свои земли и свои дома могут защищать отчаянно и до последней капли крови. Но вот завоевывать и захватывать хотят легко.
Он пробормотал:
— Пока что им это удавалось.
— Но на Зорре обломили зубы, — напомнил я. — Возможно, это внесло определенное смятение? И некоторые вожди увели свои отряды обратно?.. Потому мне так хотелось бы знать, как дела у Карла, его планы, состояние его войск… вообще все, что можно узнать.
Беольдр кивнул, взгляд чуть потеплел.
— Хотя ты говоришь, — сказал он гулко, — не как рыцарь, а как торговец, но ты с нами, потому постараемся узнать для тебя все, что сможем.
— Спасибо, — сказал я. — Когда я смогу преклонить колено перед Шарлегайлом?..
— Лучше спросить у Шартрезы, — ответила Азаминда чистым голосом. — Она не отходит от супруга.
Беольдр буркнул:
— А что значит «преклонить колено»? Мне показалось, ты ни перед кем даже головы не склоняешь.
Азаминда посмотрела на него с укором.
— Когда меня пытались принудить к повиновению, — ответил я, — было такое, тогда скитался в дальних странах, и всегда отвечал, что я — подданный короля Шарлегайла, а личную верность отдал принцессе Азаминде. Сейчас я гранд… но кем бы я ни стал потом, всегда буду склонять колено перед принцессой и всегда буду ей верен.
Она смутилась и опустила взгляд, а Беольдр хмыкнул, все это слюни и сопли, недостойные мужчин.
Шартреза, самая яркая из женщин, когда я ее увидел впервые, я сразу решил, что это сама воплощенная эротичность и сексуальность при полном отсутствии души. Даже в той строгой одежде, в какой я ее увидел, она выглядела, на мой взгляд, как голая, с ее сочным телом зрелой самки, ее высокой грудью, пытающейся выбраться из низкого выреза. А еще у нее крутые сытые бедра, безукоризненное лицо с чувственным ртом, громадными глазами без намека на мысль и нежной чистой кожей. Ее распущенные волосы свободно расплескались по спине и плечам, я тогда еще представил их в беспорядке на подушке… и ее порозовевшее лицо с пухлыми, темными от поцелуев губами.
Потом был шок, когда оказалось, что она верно и преданно любит своего престарелого мужа, гордится им, считает его лучшим из мужчин и королей, и когда лорды попытались совершить переворот, свергнув Шарлегайла, а ее посадить королевой, она рискнула всем, чтобы спасти мужа и уничтожить заговорщиков.
Она в задумчивости склонилась за столом над бумагами. Я видел на ее чувственно прекрасном лице колебание, самой ли попробовать решить проблему, слишком сложную для красивой женщины, или же оставить для Шарлегайла… однако он устает быстро, так что лучше бы самой, только понять бы, как правильно…
Я прошел в комнату, Шартреза подняла голову, взгляд еще затуманенный, но не успела ничего сказать, я опустился на колено и, схватив ее руку, припал к ней в поцелуе.
— Моя королева!
Она сказала мягко:
— Поднимись, Дик. Ты возмужал еще больше.
— А вы стали еще прекраснее, — вырвалось у меня, — хотя я мог бы поклясться, что это невозможно!
Она улыбнулась, губы в самом деле стали еще ярче и более пухлыми, как у юной девочки, лицо без единой морщинки, не зря еще с первого раза и до сих пор напоминает тщательно выполненную куклу с идеальным лицом и идеальным телом.
— Мой супруг здоров, — ответила она музыкальным голосом, исполненным чувственности, — он вернулся… и, Дик, я никому это не говорю, но я чувствую, что ты к этому приложил руку!