– Ты всегда делаешь то, что тебе говорят, птичка? Повезло моему сыну. Покладистая жена, вещь в хозяйстве незаменимая, – прищурился он. Огненные всполохи в его зрачках стали опасными и пугающими. Виктор обошел меня, приблизился со стороны спины. Мужские пальцы коснулись шеи, и я забыла как дышать. Позвоночник прошило, будто разрядом высоковольтного тока.-
– Что ты себе позволяешь? Я не вещь, заруби себе…– простонала я, стараясь не упасть. Вцепилась пальцами в спинку кресла, на котором стояла коробка с туфлями, больше похожими на каторжанские колодки. Кровь в ушах шумела, заглушая все в пространстве, а сердце колотилось так…
–Вы, детка. Не люблю фамильярностей. Ты скоро станешь Муромцевой, моей снохой, будь любезна проявлять уважение. Кстати, я даже позволю тебе называть меня папой. Так ведь правильно?
– Ни за что, – мой выдох потонул в вакууме, в который превратился весь воздух в комнате.– Что вам надо?
– Я принес подарок,– словно сквозь вату донесся до меня его хрип. Замерла на месте, ощущая прикосновение ледяного металла к груди. Боже, да что же это? Я наверное схожу с ума. – Это ожерелье. Первое, что я смог позволить себе. Я подарил его матери Романа, на его пятилетие. Черт, подумал, что будет символично… Черт,черт, черт.
– Оно прекрасно, – как же я жалко звучу.
– Оно – дешевка,– выплюнул Виктор, отшатнувшись от меня, словно от чумной.– Но тогда я мог позволить себе только это. Считал себя королем мира. А теперь вижу, насколько безвкусна цацка. Подстать твоему платью. Тебе. Мать твою. Накинь на себя что-нибудь. Все равно что, хоть дерюгу. ТЫ же принадлежишь моему сыну. Вот и соблюдай правила приличия. Ты все таки будущая мать моего внука.
– Ты сам ввалился сюда. Зачем, если я так противна твоему взору? – дернула я плечом, наконец выпав из чар его прикосновений. Платье, валяющееся у ног Муромцева, словно сугроб из сахарной ваты, казалось поруганным. Таким же, как моя девственность, после первой встречи с ним. Этот человек –разрушитель. Да и человек ли?
– Принес гребаный подарок, мать твою,– прорычал зверь, дернув на себя руины свадебного наряда.
– Ты же не жених, слава богу,– вредно взвизгнула я, когда его ладонь коснулась моей лодыжки. Дернулась и попыталась ухватиться за воздух, потому что мое тело вдруг потерявшее сцепление с реальностью и слишком блестящим полом, начало заваливаться назад.
– Господи,– прошептал мой будущий свекор. Я поняла, что не упала, не разбилась, мне не больно. Мне, блин до одури, страшно, от того, что его руки крепко прижимают меня к себе. И лифчик и дурацкие лосины, которые я не соизволила снять перед примеркой, единственная призрачная защита от моего самого сладкого кошмара.
– Спасибо, что не дали мне упасть,– прошептала я, прямо в закаменевшие губы Муромцева, которые от чего – то оказались слишком близко.– Но, уже пора меня отпустить. Это становится неприличным. И, вы испортили мое платье.
– Я куплю новое. Сто миллионов платьев куплю,– что это, мне показалось, или в его голосе я действительно услышала страх? Да нет, просто он снова превратился в себя: самоуверенного злого и едкого. И в глазах его не страх, а презрение. Ледяной взгляд. – Мне пора. Ромке скажи, я не буду ужинать дома. И ночевать не буду. Не знаю, когда вернусь.
– А где же вы будете?
– Тебя это не касается, нахальная Красная шапочка, – зло выплюнул Муромцев, накинул мне на плечи обрывки кружев и быстрым шагом пошел к двери.
*****
Он бежал. Бежал из собственного дома, словно испуганный глупый олень от лесного пожара. Уносил свои дорогие ботинки от чертовой девки с глазами как у Бемби из мультика. И похожа она была на падшего Ангела, с этими обрывками дешевого свадебного уродства, которыми он пытался прикрыть невесту сына от своего взгляда. Тряпки повисли на ее плечах, будто крылья, и тогда он понял, что если не уйдет вот прямо сейчас, то станет клятвопреступником. Он ведь обещал розовому младенцу, которого качал на руках, перехватив у юной своей жены, что даст ему все. Даст, а не отберет. Так что бежал то он от себя, а не от курносой беды, которую притащил в дом, давно уже не пухлощекий малыш, Ромка.
– Витя, ты сегодня как замороженный,– проник в его мысли гнусавый голосок красивой и холеной, но абсолютно пустой, стервозной Риши.– Ты мне таким не нравишься. Что – то случилось? Снова твой сынуля накосячил? Слушай, перебесится он. Оставь в покое парня. И тебе будет спокойнее. Я его видела, кстати, на днях в клубе "Мрак".
– Он женится,– хмыкнул Муромцев, чувствуя прикосновение острых ноготков к своему животу, скользящих вниз, бесстыдно и по-хозяйски.– И на будущее. Я давно вышел из того возраста, когда прислушиваются к советам платных баб. Делай свое дело.
– Да ну,– изогнула дорогую бровку красотка, вот уже пять лет служащая для Виктора лекарством от стресса. И вид сделала, что не обиделась, хотя по раздувающимся крыльям тонкого носа, он видел – она в ярости. Но сегодня волшебная пилюля казалась ему пресной обманкой. Как БАД из мела, на который надеются как на последнюю панацею, но эффекта не получают. – Неужели все таки Коровинскую страшилку вы сосватали? Поздравляю. Неплохая партия, как мне кажется.
– Старайся не думать много, мозг задымится,– хмыкнул Муромцев, переворачивая на спину податливое женское тело.– Острый женский ум никогда не считался афродизиаком. А ты когда пытаешься умничать, меня укачивает.
– Ты сегодня очень странный, но меня это заводит,– прошептала Риша. Врет. Эту ледяную суку заводит только пачка денег на тумбочке возле кровати и очередные серьги от Тиффани. На колье подаренное Маше, эта хищная кошка не глянула бы даже. А толстая дурочка в восторге была от дешевой безделушки. Контраст между двумя женщинами такой разительный. И он совсем не в пользу бесстыдно раскинувшейся на кровати его любовницы. Виктор провел пальцами по ареоле женского соска и почувствовал отвращение. Та, от которой он сегодня позорно смылся, настоящая. С этими ее дурацкими обтягивающими штанишками, и лифчиком монашьим. И она не его. Как там сказала эта дурища? « Я принадлежу вашему сыну».
– Как думаешь, Риша, что такое грех? – прохрипел Виктор.
– То, что я сейчас с тобой сделаю,– хихикнула давняя любовница. Давно ее пора сменить. Больше не возбуждает. Не заводит. Он знает ответ на свой вопрос, ему не нужны дурацкие слова. Отмолить не получится, значит нужно вытравить. Это просто. Вышибить клин клином, вымарать из мыслей. Он это умеет. Всегда мог. Жанка говорила же, что нет у него души, что он не умеет чувствовать.
– Я бессердечный?
– Вообще козлина, если честно. Но меня устраивает,– хмыкнула Риша, толкнув его на подушку. – Хватит болтать, мой жеребец. У меня через два часа массаж.
Муромцев прикрыл глаза, больше не сопротивляясь адскому возбуждению. Горячие губы сомкнулись на его члене, даря суррогатную разрядку. Гоня мысли об ангеле с дешевыми крыльями.
Мария
–А что, Динамо бежит?
– Все бегут (с)