Секс в Средневековье - читать онлайн книгу. Автор: Рут Мазо Каррас cтр.№ 20

Христианская святая могла бороться не со своим искушением, но с искушением другого человека, таким образом принимая на себя ответственность за сексуальное поведение мужчины. Палладий – писатель, живший в V веке – рассказывает об одной из пустынниц, Александре, которая заключила себя в гробнице и десять лет не показывалась другим людям. Она объяснила причины, побудившие ее к такому решению: «Один человек сходил с ума по мне. Чтобы не огорчать и не бесчестить его, я лучше решилась заключить себя живою в этой гробнице, нежели соблазнить душу, созданную по образу Божию» ^[47]. Эта история начинает череду средневековых сюжетов о женщинах, которые калечат себя, чтобы не соблазнять мужчин: средневековая мысль настойчиво пыталась заставить женщин взять на себя вину за желания мужчин.

Рассказы о матерях-пустынницах и отцах-пустынниках стали так важны для средневековой традиции, поскольку они не отрицали наличие сексуального желания у целомудренного человека, но показывали, что такой человек может преодолеть желание усилием воли. Цель была в том, чтобы больше не чувствовать желание, но не было никакого величия в том, чтобы его не чувствовать изначально. Эта сторона отношения к целомудрию будет сложным образом взаимодействовать со средневековой медицинской теорией. Чем сильнее было искушение человека – то есть чем сильнее было желание – тем больше добродетели было в том, чтобы его преодолеть. Однако некоторые авторы медицинских трактатов считали, что сексуальное наслаждение у женщин сильнее, чем у мужчин, и женщинам труднее контролировать вожделение, поскольку женщины от природы слабее духовно. Таким образом, женщинам сложнее оставаться целомудренными, нежели мужчинам, а значит, их нужно строже контролировать; с другой стороны, когда у них получалось блюсти целомудрие, это было намного больше достойно восхищения, нежели в случае мужчин, поскольку им приходилось преодолевать более серьезные препятствия. Как писал Пьер Абеляр: «Ведь женщины слабее мужчин, а значит, сила их совершеннее и больше угодна Господу» ^[48]. Идея о том, что добродетель заключается не только в воздержании, но и в борьбе с искушением, особенно ярко проявилась в отношении средневековых людей к кастратам. Западная церковь критиковала буквальное толкование слов Христа о тех, кто «сделали сами себя скопцами для Царства Небесного». Добровольная кастрация требовала гигантского волевого усилия – но однократного: после этого уже не было никакой борьбы с искушением, тогда как метафорическая кастрация подразумевала постоянную битву. (На самом деле кастрация после полового созревания может не повлиять ни на сексуальное желание, ни на возможность эрекции, но средневековые люди считали, что это не так.)

В восточном христианстве скопцы могли быть священниками, монахами и даже епископами (хотя некоторые монастыри отказывались их принимать, поскольку они могли послужить искушением другим монахам), но клирики, которые о них писали, не особо ценили их аскезу, поскольку для них соблюдение обета безбрачия не требовало такое усилия воли. В раннее Средневековье восточные христианские авторы считали евнухов опасными (поскольку они были сексуальным искушением для мужчин) и не особо добродетельными. Они не могли бороться с искушением или достигнуть состояния апатейи (бесстрастия), поскольку все это уже было достигнуто за счет кастрации. С другой стороны, некоторые авторы считали самокастрацию похвальной, поскольку она позволяла служить Господу, не беспокоясь об обвинениях в сексуальных домогательствах. В период Высокого Средневековья в Византийской империи считалось, что евнухи могли достичь святости иными средствами: большинство из них пережили кастрацию в молодом возрасте и были отданы на службу при дворе или в церкви, что позволяло им стать влиятельными покровителями религиозных учреждений.

Но в Западной Европе на кастрацию как средство соблюдать целомудрие смотрели косо, если только это была не метафорическая кастрация. В XIII веке Цезарий Гейстербахский рассказывал о монахе, который не мог контролировать свои плотские желания. Ему приснилось, как человек с длинным ножом набросился на него с ужасающей стремительностью и жестоко покалечил его. Пробудившись в ужасе от этого кошмара, он решил было, что стал евнухом, и это в самом деле было так, однако не ножом это свершилось, как было явлено ему в видении, но благодатью Господней.

После этого сна желание больше его не тревожило, хотя физически его яички никуда не делись ^[49].

Когда мужчины и женщины достигали состояния апатейи, то есть отсутствия полового влечения, их жизнь коренным образом менялась. Для некоторых людей отсутствие сексуального желания было естественным, иные достигали его путем упорной работы над собой, но для всех них оно значило идентичность целомудрия, которая не определялась только действиями человека (или их отсутствием). Те, кто смог преодолеть сексуальное желание, становились другими людьми, и это преображение становилось целью для многих верующих на протяжении всего Средневековья. Наряду с тем, кто искал такого перерождения, были и те, кому оно не было нужно, поскольку их ориентация изначально была целомудренной.

В начале Средневековья церковь не связывала целомудрие с чистотой и спасением так сильно, как это было в период раннего христианства или позднее – ближе к концу Средних веков; однако многие люди явно приняли идею о том, что целомудрие лучше сексуальной активности. Многие из ранних средневековых святых были монахами и монахинями, принявшими обет безбрачия. Некоторые из них – чаще всего женщины – когда-то уже состояли в браке и пришли к монашеству только после смерти мужа: их святость не была связана с девственностью. Однако девственность считалась если не единственным допустимым вариантом, то наилучшим из всех возможных. Как писал около 500 года Цезарий Арелатский, используя топос, который впоследствии позаимствовали многие другие авторы – «Три ремесла есть в Святой Католической Церкви: девственницы, вдовы и замужние. Девственницам воздастся во сто крат, вдовам в шестьдесят, а замужним втрое» ^[50].

Примером того, как к целомудрию относились в эпоху Меровингов, может послужить святая Радегунда, жившая в VI веке. В силу высокого социального положения своей семьи она не могла остаться девственницей. Ее дядя потерпел поражение на войне, и она стала пленницей короля франков Хлотаря I, который позднее на ней женился – однако она донесла до своего мужа, что хотела бы избегать секса и потакания иным плотским слабостям, так что «люди говорили, что король охомутал себе монашку, а не королеву» ^[51]. Ее биограф утверждал, что ночью она вставала с ложа, облачалась во власяницу и молилась на холодном полу рядом с отхожим местом. На иллюстрации из ее рукописной биографии XI века она изображена во время молитвы, тогда как ее муж спит; впрочем, здесь она молится в короне на полу рядом с кроватью, и отхожего места не видно: на иллюстрации ^[52] она изображена более достойно, чем в тексте. Позднее Радегунда совершила побег и стала монахиней – но оба ее биографа, Венанций Фортунат и монахиня Баудонивия, больше подчеркивали не ее нечистоту, а то, как она отринула все мирское, включая королевский сан.