Он сложил руки трубкой и прокричал несколько непонятных слов. Тут же на берегу зашевелился неприметный холмик, и Крестовский увидел человека в кухлянке из оленьей шкуры, который поднялся во весь рост и пошел к берегу.
– Что ты ему сказал? – спросил Крестовский своего проводника.
– Сказал, чтобы он не прятался. Что мы ему ничего плохого не сделаем, что дадим соли, сухарей и пороха.
– А я и не знал, что ты говоришь по-тунгусски!
– Мало-мало говорю, – ответил Николка. – В тайге ходишь – тунгусов встречаешь, волей-неволей какие-то слова запомнишь.
Шитик подошел к берегу, уткнулся носом в песок. Крестовский перебрался на берег, подошел к тунгусу и с любопытством уставился на него. Это был невысокий человек лет тридцати с невозмутимым лицом и узкими внимательными глазами. Одет он был в потертую оленью кухлянку и мягкие кожаные сапоги, за спиной у него висело старое, кремневое еще ружье.
– Здравствуй, белый барин! – проговорил тунгус по-русски с едва заметным акцентом. – Ты мне правда соль дашь, порох дашь? Не обманул меня этот человек?
– Правда дам. И соли, и пороха, и сухарей.
– Сухарей, однако, не надо, сухари я не люблю. А соли и пороха дай, коли не жалко, – я свой чум бросал, соль и порох бросал. Без соли и пороха в тайге, однако, жить плохо. А мне надо в тайгу идти, брата искать. Я когда свой чум бросал, брата потерял. Я в одну сторону побежал, брат, однако, в другую.
– А отчего же ты свой чум бросил? – с живейшим интересом спросил Крестовский.
Тунгус ничего ему не ответил, только посмотрел пристально своими узкими глазами.
– Погоди, барин, – Николка тронул Крестовского за плечо. – Так не годится. Нельзя тунгусу ни с того ни с сего вопросы задавать, так только невежи делают, которых мать-отец плохо учили. Сперва надо с ним у костра посидеть, чаю попить, про житье-бытье поговорить. Тогда, может быть, он сам все расскажет.
– Ну, извини, не знал… – протянул Крестовский.
Николка что-то сказал тунгусу на его языке, и они вместе принялись собирать сушняк. Через несколько минут тунгус сложил топливо аккуратным домиком. Николка достал спички, но тунгус неодобрительно покачал головой, вытащил из мешочка на груди кремень и огниво, с одного удара высек искру, зажег сухой мох и поднес его к сушняку. Сухие ветки моментально загорелись.
Николка подвесил над костром котелок с водой, и путники расселись кружком.
Скоро вода в котелке закипела. Николка отколол кусок от кирпичика китайского прессованного чая, крепко заварил, разлил по кружкам. Тунгус положил в свою кружку большой шмат оленьего жира, подбавил какой-то сухой травы, ягод, сделал большой глоток. На лице его проступило удовольствие.
Несколько минут путники в безмолвии пили чай.
Наконец тунгус отставил кружку, повернулся к Крестовскому и проговорил:
– Ты откуда же будешь, белый барин?
– Откуда? – переспросил Крестовский. – Из самого Санкт-Петербурга. Слышал про такой город?
– Слышал, – уважительно закивал тунгус. – Мне один старый человек рассказывал, будто это поселок больше самого Александровского острога. И будто там живет Белый Царь, над всеми белыми самый главный вождь. Да только мне как-то не верится. Неужто он и правда такой большой? Я раз был в Александровском остроге, там столько больших чумов – прямо страх берет! Неужели тот город еще больше?
– Так и есть! – подтвердил Крестовский. – Санкт-Петербург куда больше Александровского острога, и все дома там каменные.
– Как же, однако, в каменном чуме жить? – удивился тунгус. – Камень холодный!
– Летом не холодно, а зимой печи топят. Очень много дров сжигать приходится.
– А что же ты, белый барин, оттуда ушел?
– А я не по своей воле ушел. Меня Белый Царь прогнал.
– Нехорошо, – тунгус поцокал языком. – С вождем ссориться не надо, с царем ссориться не надо. С сильным человеком ссориться не надо, сильный человек сильно навредить может. А я, однако, ни с кем не ссорился, вдвоем с братом жил. Брата моего зовут Чекарен, а меня – Чуканчи. Мы с братом хорошо жили, хорошо охотились. Брат мой – хороший охотник, он зверя издалека чует, знает, как к какому зверю подойти. Знает, как к волку подойти, знает, как к медведю, знает, как к оленю… мы с ним на Хушму-реку ходили, и на Большую Тунгуску ходили, и на Дилюшму ходили. Везде зверя били, мясо коптили, шкуры дубили. У белых людей шкуры на соль меняли, на порох. Хорошо жили.
Тунгус вздохнул, посмотрел вдаль своими узкими загадочными глазами.
– И что же потом случилось? – спросил Крестовский, когда молчание затянулось.
– Поставили мы с братом наш чум на реке Аваркитте, – продолжил тунгус. – Накануне ходили мы на Хушму, гостевали там у Федора и Евдокии. Пришли поздно ночью, напились чаю да легли спать. Крепко мы с братом уснули, вдруг, перед самым рассветом, проснулись – показалось нам, будто кто-то нас толкнул. Услышали мы снаружи чума громкий свист и словно бы сильный ветер.
«Слышишь, – брат мне говорит, – слышишь, как будто много птиц по небу летит, то ли крохалей, то ли уток?»
Мы ведь с братом в чуме были, и нам не видно было, что на улице делается. Может, и впрямь большая стая птиц пролетала, оттого такой шум и сделался.
Вдруг меня кто-то сильно толкнул, так сильно толкнул, что я ударился головой о чумовый шест и упал на горячие угли в очаге. Я испугался и очень громко закричал, и Чекарен тоже испугался, схватился за чумовый шест.
Снаружи чума был какой-то сильный шум, слышно было, как большие деревья падали, как будто какой великан их валил. Вылезли мы с братом из чума, и тут вдруг ударил гром. Утро было ясное, туч совсем не было – и вдруг гром! Потом земля стала дергаться и качаться, сильный горячий ветер ударил в наш чум и повалил его. Меня сильно придавило чумовыми шестами.
Тут я увидел страшное, небывалое диво: деревья ломаются, как тонкие щепки, и падают, хвоя на них горит, кора горит, сушняк горит, даже олений мох, ягель, горит. Кругом дым, такой густой дым, что глазам больно, дышать больно, и так жарко, как бывает в бане, если крепко натопить.
Вдруг над горой, где упал лес, стало сильно светло, и как будто на небе второе солнце появилось. Глазам от того света стало так больно, что я даже закрыл их. Похоже было на то, что вы, русские, называете «молния», а по-нашему – Агдыллян, это значит – бог Агды сильно гневается.
Тунгус увидел недоумение в глазах Крестовского и пояснил:
– Бог Агды – это большая железная птица, которая летит по небу, извергает огонь и гром, мечет железные стрелы, чтобы покарать плохих людей – тех, кто богам жертвы не приносит, тех, кто зверей зря убивает, тех, кто огненную воду пьет.
Тунгус перевел дыхание и продолжил:
– Я сильно испугался, что бог Агды меня покарает, потому как когда я гостевал у Федора и Евдокии, я там пил огненную воду. И много, однако, выпил. Потому выбрался я из-под чума и бросился бежать, чтобы спрятаться от огненных стрел. И бежал я час, и два, и три часа – и прибежал на берег реки Хушмы, и только тогда остановился. Поглядел по сторонам – а брата моего нигде нету. Видать, в другую сторону он побежал, или убил его бог Агды своими огненными стрелами.