И вокруг меня эти духи стали “наматываться”. То есть общий поток идёт по кругу, хотя скорее этаким водоворотом, с учётом уплотнения. Вокруг меня этакий водоворотец, всё уплотняющийся и уплотняющийся. А шёпоток стал выдавать всякие отдельные слова, типа “кровь-смерть-мы все умрём-а ты особо мучительно”.
Ну такое себе, оценил я. Для человека без амулета… Да блин, человек без амулета вообще в мёртвом городе от злобного голодного внимания свихнётся. Так что да, можно считать ментальной атакой, если подумать. Учитывая, что я уже не игнорирую эту хрень, а именно слышу. Но для меня — говорить смешно. Ну начнут они орать громче. Блин, у меня девяносто процентов музыки… позабористее, аж в голос ржанул я.
— Вы бы как-то помелодичнее завывали, в такт, — посоветовал я нечисти. — И гитару там с ударными в сопровождение. Пока — фигово выходит.
Фигня вокруг меня на конструктивную критику не ответила. Ну и потопал я дальше, к заводу. В литейный цех нос сунул — даже навей нет, та же фигня с этим некропотоком. Побродил, повчувствовался — ничего злобного и опасного.
Завод как завод, пылищи дохрена, правда, слегка волнами и по дуге идущей — видимо, концентрация пакости была достаточная, чтоб на траекторию падения пыли повлиять.
Но это за хрен знает, сколько времени, да и не “перенести пылинку”, а “изменить траекторию падения”... В общем — даже не смешно.
Но на обратном к проходной духи проявили какую-никакую вариативность поведения. Не “кровь-морковь”, а “усни-ты-устал”. Более того, появилось воздействие, этакое пульсирующе-усыплятельное. Вот это — РЕАЛЬНО опасно, оценил я. Всяким тем, кто спать вынужден. Тут уснуть — это звиздец, а усыпляют пакости явно забористее, чем поют.
Но тоже не опасно ни разу. И остановился я, выйдя из проходной, в четвёртый раз.
Дело в том, что в завод я попаду и, зная, где там эти редкозёмы грудами — заберу, не вопрос. Ни опасности, ни затруднений.
Но очень меня интересует, а что енто в середине этого круговращения некроса?
Ну… шило в жопе, признал я. И вообще. Но мало ли — может, там какая-то гадость лютая? Которую я пробужу, а она меня в спину уязвит втихаря, пока я сокровищщи переть буду?
Лучше сейчас разбужу, потопал я в непроглядную серую пелену, сопровождаемый скорбным завыванием внутреннего голоса: “мой хозяин — деби-и-и-ил, помогите кто-нибудь!”
Это он у меня излишне эмоционален, осудил я внутренний голос, топая в концентрации этих призраков столь мощной, что видимость упала метров до полутора.
И дошёл. И никто на меня не бросался. Статичный объект, точнее — условно статичный. Эти же самые некродухи, уплотнённые до видимой плотности камня. Но покачивался слегка, этакая гранёная стелла. Нихрена не видны размеры, конечно, но одну грань и её соседок я наблюдал точно. Эм… потрогать или а ну его нафиг? Вот чёрт знает, вроде бы — те же некродухи. Ну ОТКИНУТЬ они смогут трос в такой концентрации. Если я его расслаблю и на пару-тройку сантиметров, от силы.
И тыкнул тросом. И тут же задорный речитатив “баю-баюшки-баю, кровь-смерть-кишки-распидорасило” сменился…
Вот же фигня какая непонятная, озадачился я. И форма, блин, неправильная, и колёр. Должен быть тускло-золотой, почти медный шар. И по мозгам он не ездил. А это, видимо, из игрушки вылезло.
Дело в том, что речитатив стал заметно сильнее, но разноголосие пропало. И изменился смысл:
— Всё золото мира будет твоим! Любовь прекрасных женщин, всех! Власть, сильные будут униженно пресмыкаться у твоих ног! Самое, самое заветное желание исполниться!
Здрасте, “счастье всем, даром, и никто не уйдёт обиженным”, аж отдал я честь “исполнителю желаний”.
Тупенько, в общем, потопал я потихоньку назад. И предложения для дебилов, впрочем, тут и понятно. Видимо, как и с Оператором, осуществление “Идеи”. Ну а что с гранёной каменюкой — так первоисточник не читали, одни фики, а то и только игрушку знали. Вот и Монолит для дурачья, а не праведный, расово верный Золотой Шар, хмыкнул я.
По мере удаления от “идеи исполнителя желаний” его гудносый голосёнка становился тише и тише. А вот в воздухе стали появляться этакие “полупрозрачные голограммы-картинки”.
С расчленёнкой какой-то, рожами типа страшными… Ну так, не очень. И это не воздействие небывальщины — это духи дурацкие своими телами несимпатичными инсталляции составляли.
В общем, чесал я дальше, чесал… и замер. Мне стало страшно. Не до одури, приглушённо — но страшно. И не от воздействия какого, а от картинки.
— Звиздец, блин, — озвучил я, ускорившись.
Правда, выйдя из зоны “водоворота” замедлился, приглядываясь к духам. Ко мне они “прицепились”, но “отлипали” и, через пару сотен метров отцепились полностью.
Покинув область “вращения некроса”, я стал опять чувствовать “злобное внимание”. В ней оно пропадало, “злоба-голод” шарашила фоново, неадресно.
Постоял, приходя в себя, и почесал к байку, держа себя в руках и не срываясь на бег, как очень хотелось.
Дело в том, что на голограмме из трёх сцен, составленной пакостью, полупрозрачно, но узнаваемо была моя комната в Зеленюках. Вторая сцена — некий гадкий хмырь, подбирающийся к моему ларю-мимику. И третья — распахнутый ларь и лапы гадкого хмыря, что-то ломающие.
Откуда эти образы — чёрт знает. Информация, подсознание или ещё что. Но, если рассматривать мифологию, то выходит:
В обители Кащея стоит сундук. С иглой. Что в этой игле — ребёнок знает.
Совершенно не факт, что там “смерть моя”. Я всё же не Кащей… Но МОГУ быть и он, вот в чём дело! И те несколько проволочек ДЕЙСТВИТЕЛЬНО напоминают иглу. Их, конечно, не сломаешь, рассуждал я уже на байке. Ну, теоретически. И ко мне никакой Иван-дурак не полезет, а полезет — его мимик на запчасти разберёт.
Но, тем не менее — а ну нахрен. От греха.
В общем, при всех прочих равных — напрягал меня этот момент. И гадские духи и вообще. И своё раздолбайство, в общем-то, тоже: жить в мифе-сказке и не учитывать её реалий, причём в отношении себя — не самое разумное.
И не то, чтобы умереть так уж страшно, в дороге оценивал я. Неприятно и не очень хочется, разве что: столько интересного вокруг, да и вообще.
Но вот так по-дурацки — точно фигушки. Потому как надгробный камень с надписью: “здесь покоится Кащей Бессмертный, долбоклюй, гробанувшися по собственной дури. Помним, скорбим, ржём”, — это как-то оскорбительно.
Впрочем, скорее всего, я таки по собственной дури гробанусь. Но точно — не так, а как-нибудь по-другому, отметил уже спокойный я, вбирая в себя сныканные ниточки.
И вообще — на филактерию какую нужно побольше. И лучше всего — в байке оставлять, а его ныкать подальше и получше.
И сбегал к Маринке, скороговоркой выдал новости и сделал ручкой. Кстати, помимо всего прочего — не зря я забежал.
Просто дроу начинала вызывать у моей бессмертной персоны приязнь слишком сильную. Это, в общем-то, буйство жизни в Егорьевске выявило. Вроде бы и не слишком плохо, но, например, с рассказом о новом проявлении “новейшей мифологии” я поскакал не к Ладе или Юрьевне. А именно к Маринке, причём, если не с прямым намереньем, то с полуосознанными планами, что “задержусь”.