Малафрена - читать онлайн книгу. Автор: Урсула Ле Гуин cтр.№ 54

Когда Луизе исполнилось тринадцать, она вступила с представителем противоположного пола в такие взаимоотношения, в результате которых ее отослали в Красной. Она всегда вела себя вызывающе, а порой просто грубо и нагло, по отношению к старшему сыну управляющего; она всячески насмехалась над ним и подбивала других мальчишек ему пакостить. Но потом вдруг подружилась с ним, и очень скоро этот шестнадцатилетний мальчик, заласканный чересчур заботливой матерью, приобрел над ней странную и необъяснимую власть, пугая и восхищая ее своими приступами необъяснимой ярости, нежности, откровенности, веселья, безудержных слез и угроз совершить самоубийство. Он поведал ей, как соблазнил крестьянскую девушку, очень живо и подробно описывая каждое свое движение и каждое слово, и сказал, что и потом они не раз встречались и занимались любовью. Луиза слушала внимательно, завидуя и ревнуя, но все же не совсем ему веря, а затем, дав волю воображению, тоже рассказала подобную историю, где главными действующими лицами были она и Касс. Она сказала, например, что Касс «спал с нею сотни раз», и тогда сын управляющего, поверив ей, предпринял робкую попытку обнять ее и раздеть. Луиза сама преспокойно сняла с себя одежду и стояла совершенно нагая до тех пор, пока он не велел ей лечь и сам не лег сверху. С первого раза у него ничего не получилось, но он не отпускал ее, и тут она стала яростно вырываться и исцарапала ему все лицо, а вырвавшись, кое-как оделась и убежала. На следующий день он уговорил ее попробовать снова, и снова у него ничего не получилось. Тогда мальчик пошел домой и попытался застрелиться из отцовского охотничьего ружья. Его мать вбежала в комнату, когда он уже готовился нажать на курок. Рука его дрогнула, и он нечаянно отстрелил матери правую кисть. Из его бессвязного дикого бормотания можно было понять, что его безумный поступок как-то связан с Луизой Палюдескар. Но дело постарались поскорее замять. Барон Палюдескар, в то время умиравший от рака, так ничего и не узнал, а Луиза переехала в Красной и поступила в монастырскую школу. Теперь, спустя десять лет, детство, проведенное в Совене, казалось ей бесконечно далеким, точно то была не она, а другая девочка, жившая в совсем ином мире. Но все же порой она вспоминала сына управляющего и его мягкое, бессильно содрогавшееся тело; а иногда всплывало еще более далекое воспоминание — мальчик, танцующий обнаженным в туманных сумерках под дождем.

Луиза терпеть не могла прикосновений чужих рук и женскую привычку обмениваться поцелуями, не любила рукопожатия. Она даже своей горничной не позволяла одевать ее или причесывать.

Когда Итале впервые пришел к ней тогда, в апреле, в тот номер, который она сняла в гостинице близ Западных ворот, она испытывала лишь всепоглощающий страх. Она вся дрожала, была необычайно напряжена и молчалива, глядя в одну точку совершенно сухими и широко раскрытыми глазами. И все же она сама позвала его и осталась ждать в этом гостиничном номере, точно зверек, попавшийся в ловушку, из которой ее могла освободить лишь сила и безличностность его страсти. И эта страсть действительно унесла прочь все ее страхи, точно волна, смывшая построенный ребенком замок из песка, и вызвала ответную страсть такой силы, которая способна была весь песок превратить в живую воду… на одну ночь, на несколько ночей — до поры…

Когда состояние матери совсем ухудшилось, Луиза больше не смогла приходить на свидания. В июне и июле они с Итале совсем не виделись наедине и лишь дважды встречались в компании друзей. Все ее время целиком было отдано умирающей матери; она терпеливо и умело ухаживала за ней целых пять месяцев, и мать умерла, сжимая ее руку. После похорон Луиза неделю не выходила из дому и никого не желала видеть, а потом вернулась к своей прежней жизни настолько, насколько позволял траур. Итале она тогда даже ни разу не написала. Но теперь прогнать его оказалась не в силах и сдалась. Впервые они занимались любовью прямо у нее в доме, хотя и предпринимали определенные меры предосторожности, чтобы не узнали Энрике и прислуга. Горничная Луизы впускала Итале в дом только поздней ночью. Очень часто ради этих свиданий Луиза отменяла назначенную заранее встречу или давно задуманную дружескую вечеринку; и в то же время довольно часто бывала с ним сперва весьма холодна и пассивна. Но еще никогда до той ночи в доме Геллескаров Итале не говорил ей, что прийти не сможет.

Однажды сентябрьской ночью она ждала его. Он опаздывал. Он был то ли в кафе «Иллирика», то ли в редакции журнала, то ли у Карантая или Эстенскара, то ли у кого-то еще или с кем-то еще из этих мужчин, в этом их мужском мире, в его, Итале, мире, в мире политики. Луиза насмешливыми глазами озирала свой мирок и эту спальню с высоким потолком и бело-голубыми стенами… И все же тогда насчет их журнала она была права! «Неужели вы действительно надеетесь, что после сегодняшнего цензоры позволят вам хоть что-то напечатать?» — спросила она той ночью, а они слушать ее не захотели — дружно помчались, исполненные энтузиазма, описывать события минувшего дня. Через три дня Управление по цензуре вернуло им гранки тех материалов, в которых описывалось первое, отложенное, заседание ассамблеи. Журнал нужно было в тот же день отправлять в типографию, и пришлось выпустить его в таком виде — с первыми тремя совершенно пустыми страницами, где была только шапка и дата.

И в тот же день председательствующий объявил, что решение ассамблеи пользоваться во время заседаний местным языком не получило одобрения у великой герцогини, а потому отныне считается недействительным. Орагон тут же поднял вопрос о том, имеет ли великая герцогиня право что-то разрешать или запрещать столь представительному собранию, поскольку, согласно уставу, принятые на ассамблее решения подлежат одобрению или запрету лишь со стороны короля, а короля в стране пока нет. После его выступления дебаты разгорелись с новой силой; левое крыло попыталось поставить вопрос о суверенной власти в стране, а правое всячески этому препятствовало, главным образом задавая вопросы с места и требуя, чтобы депутаты говорили на латыни. Итале с друзьями написал весьма осторожный отчет об этих заседаниях, но цензоры и эти материалы запретили печатать, так что журнал опять появился с одной лишь колонкой новостей да в спешке сочиненными Карантаем патриотическими виршами. Остальное место осталось чистым. О том, что в действительности происходит на ассамблее, можно было лишь догадываться, изучая краткий перечень тем, поставленных на голосование, и результатов этого голосования, которые были опубликованы на внутренней полосе «Вестника». Премьер-министр Корнелиус не видел необходимости в прямом насилии; насилие он считал несовместимым со своими политическими воззрениями. Ему хотелось лишь одного: тихо выложить прибереженные козыри в самый последний момент игры.

А это была такая игра, в которой и сам Корнелиус, и его идеалистически настроенные оппоненты на кон поставили собственную жизнь и благополучие. С той только разницей, что на стороне премьер-министра была армия страны и империя. Это, прямо скажем, делало условия поединка несколько неравными. Луиза прекрасно видела это, но не была уверена, что Итале Сорде, Эстенскар и даже Геллескар тоже достаточно хорошо это понимают. Она крайне мало высказывалась на эту тему, продолжая исполнять свои обязанности при дворе, а также — развлекать тех, кто мог бы помочь Энрике в его скромных дипломатических притязаниях, если видела подходящую возможность для этого или если он ее об этом просил. Она не усматривала в этом ни малейшего предательства. С какой стати ей быть верной делу, от которого ее отстранили? Да и как она может быть верной чужому делу? Раз она сама не может играть в эту игру по всем правилам, то ей все равно, кто там выиграет!