Можно помереть со смеху - читать онлайн книгу. Автор: Эрл Стенли Гарднер cтр.№ 30

— Это письмо у вас здесь?

Она покачала головой и сказала:

— Сейчас я занимаюсь тем, что очищаю ящики от старой корреспонденции. Мой муж был самым великим человеком по хранению самых немыслимых и ненужных вещей. Он не выбрасывал ничего. Его стол заполнен бумагами, эти шкафы ломятся от обилия личной переписки.

— А шкафы в приемной использовались для деловых документов?

Она кивнула.

— Его секретарша прекрасно знала, где что лежит. Теперь она здесь не работает. Я отпустила ее. Она слишком задирала нос… Может быть, я употребляю не самое изысканное выражение, но оно передает суть проблемы.

— Ваш муж, наверное, имел и клерка?

— О да. Дэвина должна была передать ему архив, но я уволила ее на следующий день после смерти мужа. В офисе работали еще две сотрудницы: они были вежливы, но очень холодны со мной. Они думали, что имеют право на мужчину только потому, что работали с ним долгое время! В конце концов, я считаю, что жена не должна вмешиваться в деловую жизнь супруга. Эти сотрудницы нравились ему, он хорошо к ним относился, но я тут же отправила их отсюда, как только сама оказалась в седле. — Она откинулась на спинку стула и сказала: — Вы весьма обаятельный человек, мистер Лэм. Поэтому вот вам визитка с именем адвоката, который вел дела моего мужа. Если вы встретитесь с ним, он даст вам всю информацию, которая вас интересует. А что касается миссис Велс, надеюсь, вы сможете вступить с ней в контакт в Лос-Анджелесе на Фрост-Моур-роуд. Если же вы ищете возможности для спекуляции, то среди недвижимости моего мужа в Техасе вы, думаю, найдете для себя что-нибудь подходящее. Если хотите, я позвоню адвокату и попрошу оказать вам помощь и внимание.

— Спасибо. Большое спасибо, — рассыпался я в благодарностях. — Мне очень неловко, что я вторгся к вам без приглашения, но…

— Все в порядке, — прервала она. — Мне в самом деле было приятно пообщаться с вами. Смерть Аарона повергла меня в шоковое состояние, и я постоянно должна чем-то занимать свою голову. Сейчас я расчищаю ящики и отделяю зерна от плевел. Здесь этих плевел ужасно много.

— Готов в это поверить, — сказал я, взглянув на заполненные бумагой мусорные корзины.

— Очень важно, что друзья Аарона очень, очень любезны и во многом помогают мне. Конечно, я этого совсем не ожидала, но уверена, что все происходит, как и следует у друзей.

Еще раз поблагодарив ее, я вышел из офиса и отыскал швейцара — курящего короткую трубку коренастого шведа с выцветшими, как бы покрытыми непроницаемой пленкой голубыми глазами.

Вручив ему свою визитку, я сказал:

— Как детектив, я имею основания предполагать, что сегодня ночью в этот дом намерена забраться Морфин Мэри.

— Кто такая Морфин Мэри? — спросил он. Я объяснил:

— Морфин Мэри — одна из самых опасных воровок, крадущих наркотики. В вашем доме расположены врачебные и зубоврачебные кабинеты, в которых всегда содержится некоторый запас наркотических веществ для непредвиденных случаев, и сегодня Морфин Мэри, для которой не составляет труда открыть любой замок, проникнет в эти помещения и ограбит их.

Он пыхтел своей трубкой и молчал. Тогда я продолжил:

— Когда кончается рабочий день в офисах, вы отключаете все лифты, кроме одного, того, который остается стоять здесь, внизу? Правильно?

Швед кивнул. Я вытащил из кармана двадцать долларов.

— Чтобы поймать воровку, необходимо устроить ей засаду. Лучше всего было бы, если бы я выдал себя за ночного лифтера.

— Вы даете мне деньги? — спросил он.

— Я даю вам деньги, — ответил я.

— Предположим, что эта женщина с отравой войдет в лифт. Что будет тогда? Вы устроите большой шум?

— Никакого шума не будет вообще. Мне надо только убедиться, что она появилась в этом здании, и я по телефону сразу же сообщу об этом в полицию. Мы устроим ей ловушку. Я работаю для детективного агентства, которое на основе страхования охраняет от грабителей имущество врачей и дантистов. Мы должны поймать Морфин Мэри. Ее место — за решеткой. Полиция тоже заинтересована в этом, и если я предупрежу их, то полицейские заранее начнут следить за вашим домом и воровка догадается о засаде — она очень умна!

Швейцар протянул руку за купюрой.

— Когда служащие начинают оставлять офисы? — спросил я.

— В семь часов.

— Буду здесь в семь. И возможно, придется ждать допоздна. Он кивнул. Дело было сделано.

Я появился за несколько минут до семи. Первые два часа прошли в катании вверх и вниз на лифте с задержавшимися на службе сотрудниками разных контор, офисов, медицинских кабинетов. Затем наступило время спокойствия и тишины. Швейцар-швед слушал по радио репортаж о матче боксеров. Уборщицы приволокли прорезиненный транспортер с различными принадлежностями для уборки помещений и брезентовые ведра, в которые они свалили содержимое мусорных корзин. В мусор шестого этажа попали в основном выброшенные миссис Бедфорд бумаги.

Швед, все еще пыхтя трубкой, слушал радио. Соревнования по боксу уже закончились, но передавали поп-музыку. Откинув назад голову и сцепив на затылке пальцы, швейцар слушал радио-мелодии, вокруг его закрытых глаз витали голубые кольца табачного дыма.

Я работал быстро: перебирая кучи личных писем, газетных вырезок, журнальных статей, старых заявлений и ходатайств. Этот парень, Бедфорд, и в самом деле ничего не выбрасывал. Я отбирал бумаги, написанные женским почерком, и засовывал их в мой чемоданчик. Все было закончено к тому моменту, когда швед выключил радио.

— Она не придет сюда после полуночи, — сказал я ему.

— Нет?

Кивком головы я подтвердил свои слова.

— Вы придете завтра вечером? — спросил он. Я снова кивнул.

— Как плохо получилось, — сказал он. — Приходите в любое время.

Я пообещал прийти.

Швед вывел меня из здания.

На аэродроме я успел попасть в самолет, отлетающий в час ночи, и, сидя в кресле, сразу приступил к изучению бумаг из чемоданчика. Там оказалось семь или восемь писем от Люсиль, четыре — от Ивонны.

Письма Люсиль были того сорта, что не могли не понравиться одинокому дядюшке, письма, от которых жена-золотоискательница вполне могла рехнуться от злости.

Письма Ивонны были датированы числами, укладывавшимися в период, занимавший три года. И на всех на них лежала печать пустой и формальной содержательности, снисходительного высокомерия, с которым молодость относится к старости и одиночеству: рассуждения о погоде, танцах, кинофильмах и звездах телеэкрана, а также уверения в том, что родственники умоляют его беречь себя.