Пока смерть не разлучит... - читать онлайн книгу. Автор: Екатерина Глаголева cтр.№ 32

Жозеф не разделяет его тревог: он кропает водевильчики для второсортных театров и живет в собственном мире. Старик Безенваль скончался. После его освобождения из тюрьмы, которое, увы, стоило жизни несчастному маркизу де Фавра, какой-то врач-шарлатан прописал ему режим из трюфелей, паштетов и копченостей, который и свел его в могилу. Но Филипп чувствует сердцем, что скоро такой кончине можно будет только позавидовать…

Все едут либо в Россию, либо в Англию. Полина де Монтагю, младшая сестра Адриенны де Лафайет, тоже перебралась с мужем в Альбион и зовет родных к себе. Гавернир Моррис купил для Сегюра поместье Эден-Парт под Уилмингтоном, теперь дело за малым — добраться туда. Филипп отправил жену с детьми через Ла-Манш и стал хлопотать о должности посла в Лондоне, но её хотел для себя Талейран. Зато Сегюра назначили министром иностранных дел. Разве он не мечтал об этом? Да, мечтал, но обстоятельства изменились. Ему больше не рады при дворе; даже королева, прежде благоволившая ему, теперь смотрит на него с подозрением, ведь он друг Лафайета. Филипп был поражен, поняв, что в Тюильри Жильбера считают предателем своего сословия, неблагодарным честолюбцем! А в это же время в Манеже его называют королевским прихвостнем и отступником от идей революции! В октябре он подал в отставку, заявив, что его миссия выполнена, раз Конституция принята, и уехал с семьей в Шаваньяк. Однако король всё-таки не может без него обойтись, раз поручил ему армию. При этом грязь, которой поливают Жильбера, забрызгала и его окружение. Например, на Дюпортайля, ставшего военным министром по протекции Лафайета, нападают со всех сторон. Роялисты недовольны тем, что он не мешает клубам и патриотическим обществам вести свою деятельность в казармах, революционеры называют его чуть ли не изменником за то, что он оголил границы, реорганизуя полки, хотя в своем нынешнем виде армия совершенно небоеспособна… Нет уж, какой из Сегюра министр! Он согласился стать послом в Берлине. Детей пришлось вернуть из Англии обратно: если бы он не сделал этого до 1 января 1792 года, они оказались бы в списках эмигрантов. Послом в Лондон назначили Шуазеля-Гуфье. Он должен был прибыть в Париж из Константинополя, чтобы получить новые инструкции, однако вместо этого забаррикадировался в здании французского посольства и не желал ни выезжать, ни впускать туда своего преемника. Талейран всё-таки поедет к англичанам — под предлогом закупки у них лошадей, а на самом деле — прощупать ситуацию: станут ли они соблюдать нейтралитет, если на континенте вспыхнет война.

Отпраздновав Рождество с семьей (хотя настроение было совсем не веселое), Филипп покинул Париж и девятого января уже въезжал в Берлин. Но оказалось, что его опередили гнусные, клеветнические сплетни: он якобы везет с собой крупную сумму денег для подкупа любовницы и фаворитов Фридриха-Вильгельма; его верительные грамоты — вексель на пятьдесят тысяч ливров; он якобинец; он отпускал шуточки в адрес прусского короля, когда был послом при русском дворе. Король запретил членам своей семьи принимать Сегюра, а сам во время аудиенции повернулся к нему спиной! Неслыханное оскорбление!

Филипп всё же не был новичком в дипломатии, и тень барона де Бретейля, мелькнувшая в коридоре, многое ему объяснила. Неужели Людовик XVI возобновил практику своего деда — Секретный кабинет? Политику с двойным дном, когда министры делают одно, а тайные агенты — другое? Это не довело до добра тогда и плохо кончится теперь. Сегюр ехал в Берлин, чтобы предотвратить союз между Пруссией и Австрией, но барон де Бретейль оказался проворней: седьмого февраля союзный договор был подписан.

Филипп не смог бы этому помешать, даже если бы министр Шуленбург не был настроен к нему враждебно: он слёг в постель, страдая от болей в груди и харкая кровью; посольский хирург изнурял его кровопусканиями. Клеветники не унимались: сначала его болезнь представили следствием дуэли, а затем — попыткой самоубийства.

Увы, придется вновь возвращаться в Париж — с ещё большей неохотой… Сегюр позвонил слугу, велел подать ему бумаги и чернил и принялся составлять заметку для "Универсального вестника": "Господин де Сегюр, наш посол в Берлине, попросил отозвать его. Он возвращается во Францию. Он испытал на себе, на что способны личные враги, когда отечество и само имя француза ненавистны им ещё больше".

* * *

Заслышав шаги в прихожей, Ферзен быстро откинул скатерть, накрыв ею письма и книги с шифровальными таблицами. Кроуфорд ворвался к нему без условного стука, зажав в руке брюссельскую газету. В последний раз такое было месяц назад, когда Густава III застрелили в Стокгольме на бале-маскараде. Неужели кто-то… неужели кого-то…?

Буквы прыгали перед глазами, но вот они начали складываться в слова: "Верная принципам, освященным Конституцией, французская Нация не затевает войн с целью завоеваний и никогда не применит силы против свободы ни одного народа, она берется за оружие лишь для защиты собственной свободы и независимости". Франция объявила войну королю Богемии и Венгрии — то есть императору Священной Римской империи, ведь после недавней смерти Леопольда II его сын ещё не успел короноваться. Свершилось. Францу II двадцать четыре года, он молод и горяч, его жена Мария-Тереза — дочь любимой сестры Антуанетты… Возможно, всё не так уж глупо. Не зря Людовик XVI вёл тайную переписку со своими "кузенами" в Испании, Пруссии, Англии, Швеции и России, не говоря уж об Австрии. Бриссотисты торжествуют, а король посмеивается про себя. Господи, лишь бы получилось!

Аксель быстро просмотрел газету — нет ли ещё чего-нибудь важного. Но о Франции писали всё больше какую-то чепуху, например такое:

"Двадцать пятого апреля 1792 года, в три с половиной часа пополудни, в Париже была впервые приведена в действие машина для отрубания головы преступникам, приговоренным к смертной казни. Действие новой машины испытал на себе Никола-Жак Пеллетье, неоднократно судимый, признанный виновным 24 января, в ходе заседания третьего временного уголовного суда, в совершении нападения 14 октября 1791 года, около полуночи, на улице Бурбон-Вильнёв, на частное лицо, которому Пеллетье и его сообщник нанесли несколько ударов палкой и отняли бумажник с ассигнатами на общую сумму 800 ливров. Суд постановил отвести его на Гревскую площадь в красной рубашке и отрубить ему голову согласно положениям Уголовного кодекса.

Машину предпочли иным орудиям казни по множеству причин: она не запятнает руки человека убийством себе подобного, а быстрота, с какой она разит виновного, совершенно в духе закона, который может быть суров, но никогда не должен быть жесток.

Новизна казни существенно увеличила толпу, которую варварская жалость влечет к подобным печальным зрелищам. Впрочем, народ остался недоволен: всё прошло так быстро, что смотреть было не на что. Разочарованная толпа разошлась, напевая себе в утешение тотчас сочиненный куплет: Верните мне милую виселицу, верните, верните петлю!"

Принцу Конде было слегка за пятьдесят, но этот стройный, энергичный, подтянутый мужчина с острым взглядом и волевым подбородком выгля-дел гораздо моложе — не то что одышливый Людовик XVI или безмерно располневший Месье. Раньше Арман не встречался с ним лично и теперь был рад убедиться, что восторженные рассказы Ланжерона, похоже, не грешат против истины, увлекающаяся натура его друга не выдает желаемое за действительное. Человек редкого бесстрашия и непоколебимой воли, способный действовать решительно и быстро, принц был одним из редких французских полководцев, которые одерживали победы в Семилетнюю войну, а его требовательность и аккуратность, неусыпная забота о нуждах своих подчиненных, которым он подавал пример трудолюбия и бдительности, снискали ему в армии всеобщую любовь и уважение. Штаб Конде располагался не в самом Вормсе, где можно было бы устроиться со всеми удобствами, а за городской чертой — посреди прекрасно организованного военного лагеря из палаток, с кухней, столовой и лазаретом. Неудивительно, что служить под его началом пожелали не только его сын и внук, но и четырнадцатилетний сын графа д’Артуа — герцог Беррийский. Герцог де Шуазель и граф де Дама тоже предпочли Вормс Кобленцу.