Рим. Книга 1. Последний легат - читать онлайн книгу. Автор: Шимун Врочек cтр.№ 33

В следующее мгновение Стигион делает выпад. Это пробный удар, но он вполне может искалечить варвара… Клинок со свистом рассекает воздух.

На мгновение луч солнца отражается от чего-то на груди великана-германца с разными глазами, бьет мне в глаза. Меч летит. Если германец не поднимет свое оружие… В любом случае уже поздно.

Германец вдруг отпускает рукоять, молот падает на песок… Великан делает шаг навстречу клинку… Что за?!

В следующее мгновение все ускоряется. Стир оказывает вплотную с гладиатором, берется за нижний край шлема огромной ладонью. Дергает вверх. Хруст!

Меч Стигиона медленно падает на песок. Крак, кр-рак, крак.

Мы слушаем этот жуткий звук в полной тишине.

Великан ломает гладиатора руками, как детскую игрушку. Чудовищная сила. Так не бывает, но — так есть. От накачанного тренированного убийцы не остается ничего — кроме…

Брызги крови разлетаются по арене. Стир вырывает ему руку с легкостью — капли крови летят, темные, почти черные.

Всё.

Изломанный кусок мяса с вырванной рукой падает на песок. Его отшвырнули за ненадобностью. Стигион больше не убийца, он никто. Стоило ехать из самого Рима, спрашивается?

Великан убил его голыми руками. Стир поднимает окровавленную ладонь.

И только тогда толпа выдыхает и начинает кричать.

В последний момент, когда амфитеатр скандирует: «Проваливай!» — я вижу, как германец берет огромными пальцами амулет, что висит у него на груди, и мажет его кровью убитого гладиатора. И вздрагиваю — словно всего, что случилось раньше, мне недостаточно…

«Боги», — думаю я. В руках у германца фигурка быка — из знакомого серебристого металла.

Огромное блюдо с заливной рыбой стоит между кувшином с остро пахнущим гарумом и чашей, в которую налита смесь меда с уксусом; запахи различных видов перца такие мощные, что хочется чихнуть. У германских вождей вкусы попроще. Почти никто не пользуется гарумом («сукровица мертвых рыб»), чтобы сделать блюдо острее. Любимый римский соус отгоняет варваров одним запахом.

Лучший гарум привозят в Рим из Помпей и Испании, в этом году модным считается соус из макрели — я как-то видел, как его делают. Я был проездом в мастерских под Капуей, там, где находится семейная вилла Деметриев Целестов. Своеобразное впечатление. Огромные деревянные бочки с мелкой рыбешкой, сильно засоленной и выставленной на солнце — настоящее солнце! — стоят так месяцами. Созревшим гарум считается от трех месяцев. Специальным ковшом с дырками вычерпывают его и процеживают. Почти все блюда изысканной кухни включают нынче гарум. Цена за кувшин доходит до ста денариев!

Годовое жалованье легионера — сто восемьдесят три денария. За вычетом отчислений на похороны — для этого удерживают половину жалованья — остается девяносто денариев. То есть рядовой «мул» получает на руки примерно пятьсот сорок сестерциев, и это не считая отчислений за оружие, палатки, инструменты! И еще на эту сумму ему нужно покупать еду и хлеб в легионных пекарнях.

Впрочем, думаю я, глядя, как рабы приносят и ставят блюдо с зажаренными певчими птичками, украшенное желтыми и белыми цветами, легионер может покупать пшеницу и сам печь хлеб. Сокращение расходов.

Я беру чашу с вином — испанским, с привкусом меда — и поднимаю. Несколько лиц, в том числе лицо Квинтилия Вара, поворачиваются ко мне.

— Здоровье хозяина этого дома! — говорю я.

Пропретор вежливо кивает.

Выплескиваю немного на пол, в честь Бахуса и пенатов этого дома, и прикладываю чашу к губам. Вино тягучее и лишь слегка разбавленное водой. Выпиваю его до дна в один присест. Жажда. Снова перед глазами встает огромный Стир — Бык, с поволокой безумия в разноцветных глазах…

Считается, что человека с разными глазами выбрали боги — ну, кто-то из богов. Он счастливый.

Я снова вижу, как кровь размазывается по маленькой серебристой фигурке. Жертва богам.

Каким богам, еще бы знать!

Птичка. Воробей, что достался мне от Луция. Что общего у безумного германца и моего старшего брата?

Мертвого брата. Печаль моя светла…

Хотел бы я так сказать. Но стоит мне прикрыть веки, чтобы не видеть этого триклиния, этих лож, на которых возлежат чиновники Вара, этих лавок и стульев, отделанных красной тканью, на которых устроились германские «патриции» — дикари! — как я вижу темное пространство, темный сад со статуями Дианы-охотницы и Марса, убивающего Марсия, заросли акаций и…

* * *

Он стоит ко мне спиной. Белая тога с широкой красной полосой наброшена со всем искусством, складки лежат изящно и красиво, словно высеченные из мрамора, — брат стоит на берегу искусственного пруда. Я знаю, там, в темной воде, плавают красные карпы. Или мурены? Почему-то я не помню, кто там живет. Но это неважно.

Белая тога словно светится в темноте. Лик луны закрыт темным облаком. Мы здесь одни. Я слышу, как стрекочут цикады. Я иду. В последний момент Луций оборачивается. Я вижу его лицо.

Когда вспоминаешь кого-то из близких, трудно увидеть лицо — именно лицом, неподвижное. Это всегда отпечаток движения, эмоций. Луций вспоминается мне именно так — на полуповороте головы, и он улыбается.

Он и в этот раз поворачивает голову и улыбается.

— Брат, — говорит он негромко.

— Брат, — говорю я.

И снова лицо в движении. Он поворачивает голову и смотрит в пруд. Почему-то мне кажется, что не стоит этого делать.

Темная вода. Что там, в глубине? Красные карпы? Или — мурены? Некий Ведий Поллион кормил мурен в своих прудах мясом живых рабов — пока Август ему не запретил.

Почему-то мне кажется, что в этом пруду нет дна. И что Луций заглядывает туда, куда заглядывать не стоит. И что он уже не может оторвать от этого взгляда…

— Брат, — говорю я. — Не надо, не смотри. Луций! — Я хлопаю его ладонью по плечу. Ощущение ткани, твердых мышц под ней.

Он вздрагивает. Медленно, как во сне, поворачивает ко мне голову. И я отшатываюсь в ужасе. Сердце проваливается куда-то вниз. Глаза его разного цвета — один голубой, другой зеленый.

* * *

Я просыпаюсь от испуга. Открываю глаза. Гул полной залы пирующих людей накатывает на меня, как морская волна, — и захлестывает с головой.

Варвары громко кричат. Латынь с отчетливым грубым акцентом кажется незнакомым языком, я не сразу могу разобрать его, а когда разбираю, то отдельные слова никак не вяжутся с остальными. Квинтилий Вар лежит на ложе слева от меня — я почетный гость — и слушает какого-то германца, орущего через стол. Я вижу его раскрытый рот, но смысл речи от меня ускользает.

— …на месте! — заканчивает варвар.

Может, я слишком много выпил?