Парадокс добродетели - читать онлайн книгу. Автор: Ричард Рэнгем cтр.№ 47

Но время от времени он пробуждается. Он вскакивает на ноги и начинает кричать, кидаться на людей и разбрасывать горящие поленья. Он швыряется всем, что попадается под руку. Помещение наполняется возгласами, все вскакивают со своих мест, пытаясь увернуться от ударов. Через какое-то время все снова успокаивается.

Беда приходит, когда больной начинает терять силы. Кто-то подбрасывает идею, что виноват, должно быть, колдун. Говорится об этом не напрямую, намеками.

Колдун находится там же. Сейчас он должен быть предельно осторожен. Если он потеряет самообладание и начнет сразу отрицать свою причастность к болезни, его могут обвинить в том, что он даже не раскаивается в содеянном. Самой лучшей стратегией для него будет признаться только в части преступления – то есть в том, что он колдун, – и предложить остановить болезнь. Так он и поступает. Изо всех сил пытаясь сохранять хладнокровие, он начинает торговаться за свою жизнь.

После этого обвиняемый, скорее всего, уходит из помещения, со страхом думая о том, что его ждет.

Как пишет Кнауфт, судьба обвиняемого зависела от того, что показывало гадание после смерти больного. Если знаки были неблагоприятными, его, скорее всего, казнили через пару месяцев. Человек, выдвинувший обвинения, заручался поддержкой общины. Вместе с несколькими близкими друзьями они собирались в общем доме, дождавшись ночи, когда большинство мужчин из семьи колдуна ушли куда-нибудь по делам. Проведя бессонную ночь вместе, подзуживая и подначивая друг друга, они все больше проникались убежденностью, что именно колдун наслал болезнь. Наконец они единогласно решали: виновен.

На рассвете они устраивали засаду. Убивали дубинками или стрелами. Иногда перед этим еще и пытали. Потом они разделывали и съедали тело. В доконтактные времена каннибализм был обычным явлением, хотя ели только колдунов.

Анализ Кнауфта, основанный на необычайно глубоком понимании жизни гебуси, наглядно показывает, насколько опасной может быть динамика общественной жизни в маленьких архаичных группах. Кнауфт описал всего одну группу недавно вступивших в контакт земледельцев. Однако опасность стать жертвой обвинения, непрерывно грозившая любому члену общины, типична для политического устройства небольших сообществ.

Большинству людей, выросших под комфортной защитой государства, трудно представить себе, как группа хорошо знакомых между собой людей может принять решение убить одного из них. Однако в кризисные времена подобные практики возникают даже в самых богатых странах. Так было в концентрационных лагерях во время Второй мировой войны, где люди погибали от голода. Вопреки всем тяготам этого трудного времени люди оставались людьми и делились друг с другом едой. Но встречалось и воровство, и оно сурово осуждалось. Заключенные изобретали самые разные способы борьбы с воровством. Рудольф Врба так писал о “хлебном законе” в Аушвице: “Если человек крал у тебя хлеб, ты его убивал. Если у тебя не хватало сил сделать это самому, то находился кто-то, кто делал это за тебя. Это было жестоко, но справедливо, потому что лишить человека еды значило убить его”¹⁹. Как пишет Терренс Де Пре, хлебный закон действовал также в других нацистских и советских лагерях. Этот закон был крайне важен. Де Пре описывает его как “единственный закон, который знали и которому следовали все заключенные… В определенном смысле этот “закон” был основой и средоточием морального порядка в концентрационных лагерях”²⁰. Хлебный закон позволял выживать людям, которых лишили всего. Юджин Уайнсток, переживший Бухенвальд, так описывал ценность этого закона: “Если голод доводил человека до того, что он крал хлеб у другого, никто не доносил на него ни старшему по блоку, ни тем более в СС. Им занимались соседи по бараку… Если он и не умирал от побоев, то оставался настолько изувеченным, что уже не годился ни на что, кроме крематория… Мы все cоглашались с этим правилом, потому что оно и правда помогало сохранять какие-то нормы морали и взаимного доверия”²¹.

Цели смертной казни в небольших сообществах и в государствах несколько различаются. В сообществах с государственным строем смертная казнь часто служит для устранения людей, несогласных с лидерами. Для достижения этой цели казни часто устраивают публично, особенно на ранних этапах развития государства, когда силовые структуры еще не обрели стабильность. Ким Чен Ын, лидер Северной Кореи, унаследовал свою должность от отца в 2011 году. За первые четыре года правления он, по слухам, казнил по меньшей мере семьдесят подчиненных, включая вице-премьера, министра обороны и родного дядю. Говорят, что все эти казни были очень театрализованными: например, дядя был казнен с помощью зенитной установки перед толпой высокопоставленных чиновников. Западные современники с ужасом наблюдают за действиями Ким Чен Ына. Но такое бесцеремонное обращение даже с ближайшими коллегами типично для деспотов – при условии, что им сходит это с рук, что до недавнего времени большинству из них удавалось. И как бы благопристойно ни вели себя сегодняшние европейские монархи, не стоит забывать о том, какой неконтролируемой жестокостью отличались их предшественники²².

Смертная казнь в сообществах с государственным строем, защищая “тиранию королей”, преследует цель, которой в мелких сообществах даже не существует. Небольшие сообщества не защищают политическую силу одного лидера – просто потому, что в них, как правило, нет лидера, нет “короля”. В группах охотников-собирателей и других эгалитарных общинах смертная казнь защищает “тиранию двоюродных братьев” – как от нарушения социальных норм, так и от эгоистичных агрессоров.

Такая радикальная форма социального контроля, как устранение агрессивных мужчин, безусловно, могла иметь далеко идущие последствия для эволюции человека. Что касается идеи самоодомашнивания Homo sapiens, то ключевой вопрос тут следующий: убивали ли людей с повышенной склонностью к реактивной агрессии? Характер отношений в эгалитарных сообществах свидетельствует о том, что устранение потенциальных деспотов и правда было систематическим. Даже сегодня, хотя охотники-собиратели, имеющие собственную семью, обычно уважают свободу других, некоторые из них все же пытаются контролировать окружающих. Подобно альфа-самцам у шимпанзе, такие потенциальные деспоты защищают свой высокий статус, безжалостно подавляя любое сопротивление. В мире, где не было ни тюрем, ни полицейских, агрессоров, терроризировавших все общество, можно было остановить только с помощью казни. Поэтому эгалитаризм, который мы наблюдаем среди всех кочующих охотников-собирателей, говорит только о том, что всех агрессивных людей из сообщества уже устранили. Из чего следует ироничный и не самый приятный вывод: система, кажущаяся такой привлекательной благодаря отсутствию деспотизма, не может существовать без максимально деспотичного поведения в человеческом арсенале – убийства.