Как я был пособием - читать онлайн книгу. Автор: Петр Ингвин cтр.№ 56

– Стая шла вместе с маленькими и грудными детьми, или были только взрослые и боеспособные?

– Об этом и хочу сказать. – Гонец воодушевился, так как разговор вернулся к цели его визита. – Войско уходит дальше. Просим срочно выделить людей и повозки, трупы нужно доставить на кладбище, а оставшихся малышей развезти по ближним деревням. Еще требуется отправить посыльного по дальним поселениям вотчины, а также к соседям Западного леса и Конных пастбищ, чтобы те, у кого стая похитила детей, забрали своих.

– А не своих? – поинтересовалась Тома.

– Тоже возьмут. Человолчьими детенышами дети становятся только в разумном возрасте, таких мы в живых не оставили.

Тома обратилась к Добрику, будто по волшебству возникшему рядом, как только он потребовался:

– У нас есть люди и транспорт для такого дела?

– Найдем.

Внимание Томы вернулось к гонцу:

– Передайте, что все будет. Куда ехать?

– Сначала держать курс на ближнюю вершину, от подножия – влево по колее.

Откланявшись, гонец и его сопровождающие умчались обратно.

– Стаю изрядно потрепали на той стороне горы, – шепнул я Томе на ухо. – Даже догадываюсь кто.

– Значит, переход был успешен.

Только что исчезнувший Добрик вновь материализовался:

– Выезжать можно через десять минут. Кто возглавит?

– Сама поеду, – объявила Тома. – Хочу познакомиться с людьми и землей, которую обрела.

Добрик присел в уважительном полупоклоне, потом опять словно бы растворился в воздухе, как умеют только вышколенные слуги. Мы с Юлианом бросились наверх за шлемами и оружием. Навстречу вышел опоясывавшийся оружием папринций. Он взял даже щит, что на него не похоже.

– Прокачусь с вами. Давно не путешествовал по своей воле.

Пока я хватал необходимое, напяливал и бежал вниз, дошла очевидная мысль: вот почему местные всегда ходят готовыми ко всему. Потому что готовым ко всему надо быть всегда, чего проще-то.

Сопровождать царисситу выехало пять конных бойников, а возницам нескольких телег составили компанию еще пятеро пеших колпаконосцев. Оружие – копья, дубины, топоры. Только Тома, я, Юлиан и папринций блестели надраенными латами, на боку позвякивали мечи, а круглые щиты защищали спины. При выезде из ворот дежурный вручил Юлиану копье с флагом Западной границы. До личного знамени юная хозяйка еще не доросла, но, думаю, местные швеи уже перешивают на бело-голубых полотнищах красную «в» в не менее достойную «т». Томе осталось только короноваться. Что для этого нужно, мы пока не знали и не интересовались, не до того. Первая спокойная минутка выдалась, когда караван миновал отстроившийся после разгрома поселок вокруг башни. Вслед некоторое время с радостными криками бежала мастеровая мелюзга, затем главная дорога свернула на северо-восток, мы съехали с нее и двинулись к горам.

Как-то сразу оказавшись рядом с дядей Люсиком, я оглянулся по сторонам. Лишних ушей не заметно. Впереди Тома, делая строгое лицо, что-то внушала Юлиану, позади дремотно раскачивался оторванный от работ в поле крестьянин-возница. В его телеге посапывал во сне крупнотелый бойник. Конные бойники окружали колонну со всех сторон, приглядывая за окрестностями.

Я тихо заговорил с папринцием о том, что его волновало больше всего на свете:

– Скажите, разве правильно идти на поводу обстоятельств? Мы теряем драгоценное время. Не лучше ли бросить все, ринуться в сестырь и попытаться как-то изъять оттуда Шурика?

Было видно, что аналогичная мысль не выходит из головы не только у меня.

– Не представляешь, насколько сильно я хочу того же. – Тщательно сдерживаемая боль вырвалась. Заросшее бородой сухое лицо превратилось в посмертную маску. – Xудшee – вpaг плoxoгo. Наскоком делу не поможешь, сестырь – неприступная крепость. Не только не освободим, но сами поляжем.

– Простите… – я немного помялся, – но Шурику не грозит… сестрация?

– Грозит, – просто кивнул дядя Люсик. – Тома рассказала, что Шурика забрали в сестричество за чрезмерное влечение к женщинам. Здесь такое поведение недопустимо. Считается болезнью. Лечится сестрацией.

– Сестрация… – мой голос снова заглох, выправившись только после прокашливания, – это кастрация?

– Да, превращение полноценного мужчины в евнуха.

– А вы не думаете… – слова едва подбирались, стараясь ранить как можно меньше, – что за прошедшее время… это же целых полгода…

– Нет. Сестрация – долгая эпопея. Сначала послушник является недосестрой, привыкая к новым порядкам и доказывая, что достоин положения равной сестры, и только после этого… А если он не приспособится, отношение как к больному сменится на отношение как к преступнику, тогда – позорная болезненная смерть.

Дядя Люсик помолчал. Я не рискнул лезть с догадками и предложениями. Попозже. Пусть человек выговорится.

– Шурик выдержит, я уверен. – Глаза дяди Люсика налились внутренним светом. – Он сильный. И мудрый. Шутить любит, это его и подставило. – После маленькой паузы последовало продолжение: – По окончании стадии недосеста начинается самое сложное: испытание искушением. Мужчину, который достиг очередной ступени сестричества, зовут искусестом. После успешного испытания – сестрация. На все уходит год-два, иногда больше, но никак не меньше года. Примеров на моей памяти, к сожалению или к счастью, не было, только разговоры, только чужие истории, но они всегда повторялись почти в точности. Не вижу смысла сомневаться. Хотя и сомневаюсь.

– Значит, время еще есть?

– Надеюсь.

Закрыв тему хоть на каком-то позитиве, я перешел к тому, что волновало меня.

– Что ждет меня и Тому, если не успеем спасти Шурика и сбежать раньше визита в крепость? Или если нас разлучат? Или просто у нас всех ничего не получится?

Вот тебе и позитив. Ненадолго же хватило.

Дядя Люсик пожал плечами:

– Вас ждет жизнь, просто другая, непохожая на прежнюю. А тебя лично – вечный страх быть пойманным и казненным.

– А Тому?

– Если проявит себя, ее куда-нибудь пристроят, к какому-нибудь нужному для общества делу. Здесь не разбрасываются возможностями. При этом не дают обществу развиваться. Их идеал – равновесие, то есть чтобы все оставалось как раньше. Любой шаг вне установленных правил – смерть. Ты уже знаешь.

Знаю. Не забыть. Ничто так не заставляет резко взрослеть, как чужая смерть у тебя на глазах. Особенно, когда по твоей вине.

К нам как бы случайно приблизился один из конных бойников. Он внимательно вглядывался в окружавшие дебри, но мне показалось, что ему хочется послушать. Папринцию, видимо, показалось так же, поскольку некоторое время мы с ним ехали молча. Я оглянулся на растянувшийся караван, бросил взор вокруг, на проплывавшую мимо природу. Дядя Люсик глядел в себя. Судя по выражению глаз, он видел больше меня. Глубже и дальше.