Бредин вновь пропустил мимо ушей мое саркастическое заявление и спросил:
— А тот парень… ну такой… с очень умным лицом, — он поправил на переносице воображаемые очки, — как его зовут, кстати?
— Это ещё зачем?
— Я отправлю ему открытку из Италии, — пояснил Бредин. — Напишу, что позабочусь о тебе. Если хочешь, можем вместе подписать. Как его имя?
— Не стоит беспокоиться. Лучше отправь открытку Селезнёвой, — посоветовала ему. — Я правда не уверена, что она научилась читать. Всё-таки там анализ, синтез и прочее.
Пусть я преувеличивала, но мы оба знали, что Селезнева не была испорчена интеллектом так, как деньгами своих родителей.
— Ревнуешь? — спросил парень.
Ревную? Его? К Селезневой? Нелепица какая-то. Да, Селезнева в принципе меня раздражала. Особенно после выпускного… Но чтобы ревновать? Да вот ещё!
— Бредин, ты меня утомил, — простонала в ответ, прикрыв на мгновение глаза.
— Ответь на вопрос, — вкрадчиво произнес он.
Вопрос был из разряда сакраментальных, поэтому я поспешила съехать с темы.
— Ты понимаешь, что из-за тебя могут задержать рейс?
— Из-за меня? Каким образом?
— Разве наличие трупа в салоне — не повод для задержки? — озадаченно спросила я.
— И все-таки у тебя невроз, Юля. — Бредин, тоже изображая задумчивость, почесал подбородок указательным пальцем, а затем схватил меня за руку. — Пальцы холодные, ладонь влажная. Уверен, твое сердцебиение сейчас далеко от нормы, как и уровень адреналина. Проверим пульс, — со знанием дела переместил пальцы на запястье.
Я снова избавилась от его касания резким нервным движением и скрестила руки на груди.
— Ты ошибаешься. Это не аэрофобия, а всего лишь реакция на соседство с тобой, — уняв раздражение, размеренным тоном прокомментировала выявленные Брединым симптомы.
Тот снова с неподдельным интересом смотрел на меня, словно ловил каждое слово.
— Что? Чего ты так уставился? — пробормотала, теряя остатки терпения. Этот его взгляд был до безобразия откровенно-соблазняющим, что само по себе являлось чем-то противоестественным.
Хотела бы я знать, что за новую игру ты придумал?
— Извини, не обращай на меня внимания, просто продолжай, — с кривой улыбкой произнес этот клоун.
— Да пошёл ты!
Из динамиков раздался бодрый голос пилота, притупив мое желание придушить Бредина. После инструктажа стюардессы, когда заработали двигатели, и в салоне появился гул, я уже предвкушала момент взлета, во время которого у меня закладывало уши, а в животе порхал целый инсектарий. Что бы там не приписывал мне доктор Бредин, летать я не боялась. Совершенно. Но в одном он оказался прав. Наши с ним перепалки действительно не оставляли меня равнодушной, больше того, я ждала их и наслаждалась каждой секундой нашего иррационального общения. И моя мнимая инфантильность и привычка воспринимать в штыки любое его слово во многом помогали не выглядеть очарованной этим проницательным типом.
К подножью Северных Апеннин наш самолёт приземлился около часа дня по местному времени.
Болонья — студенческая Мекка, она же историческая столица Эмилии-Романьи — области на севере Италии, встречала нас проливным дождем. Потемневшая от влаги взлетно-посадочная полоса аэропорта имени Гульельмо Маркони очень напоминала ту, что я провожала взглядом в Баландино. Даже небо было здесь совсем, как дома — низким и серым, в дымчатых разводах. Осень, она и в Италии осень. И я всерьез задумалась о покупке нового зонта, когда Бредин с интонацией гида заявил, что Болонья имела репутацию одного из самых дождливых городов Апеннинского полуострова.
Держу пари, пока я спала, заткнув уши наушниками, чтобы избавить себя от нескончаемого трепа Бредина, этот всезнайка успел прочесть какую-нибудь захудалую энциклопедию или пару путеводителей.
Очнулась я перед самой посадкой, когда стюардесса давала очередной инструктаж, и с удивлением обнаружила, что моя голова подпирает плечо Бредина. Хотя, кто еще кого подпирал? Будем считать это спорным вопросом. Как и заявление Бредина, что я разговариваю во сне. В подобное верилось с трудом, но, даже если допустить такую мысль… что в этом странного? Хотя бы один из нас был занят чем-то действительно полезным. Я о себе, разумеется.
Официально ступив на землю величайшего государства Античности и распрощавшись с терминалом аэропорта имени итальянского физика и Нобелевского лауреата (о чем мне насильно поведал Бредин), наш учёный квартет оккупировал места в автобусе, который за пару европейских тугриков
[3] должен был доставить нас в историческую часть города в район Университета.
Современная автострада с поэтичным, как заметил Бредин, названием Адриатика, по которой мчался наш автобус, пересекала реку с весьма прозаичным — Рено и огибала город с севера. Любоваться особенно было нечем. Слева за стеклом, по которому то стремительно, то неторопливо стекали капли дождя, мелькали четыре полосы автомобильного потока, справа — редкие торговые центры, между которыми совсем не по-осеннему зеленели поля.
Но несмотря на хмурую погоду и наличие Бредина, я испытывала невероятное воодушевление, направляясь в место, где вряд ли вообще когда-либо могла оказаться. Стоит отдать должное моему болтливому соседу и вечному антагонисту, он не зря родился на свет. Что бы я там не утверждала ранее.
Жанна Бернардовна заняла место у окна рядом с миловидной бабулей и что-то обсуждала с ней на итальянском. Дарья снова тусовалась сама по себе, усевшись на одиночное сиденье. Я не могла назвать объективных причин, но что-то в этой девушке мне с первого взгляда не понравилось, и, судя по выражению ее лица, это было взаимно. Либо все тот же Бредин оказался прав, называя меня мнительной.
Как и тощая аспирантка, я устроилась у окна. Бредин сидел впереди, развернувшись ко мне лицом и продолжал словесную атаку. Его рот не закрывался ни в самолёте, ни до паспортного контроля, ни во время, ни после, заставляя меня сомневаться в том, а человек ли он вообще.
— I'll wrap my hands around your neck so tight with love
[4]… (Я сожму свои руки вокруг твоей шеи так крепко, с любовью) — пробормотал парень на переломанном английском, намекая на то, что подслушал, как я подпевала в самолёте.
— Бредин, у тебя омерзительный акцент, — поморщилась я.
— Ты бормотала это там… в воздухе, — он поднял вверх указательный палец и бровью не повел на то, как высоко я оценила его способности. — Не знал, что ты любишь жестокость, Юля. Мне даже как-то не по себе стало.
— Вот и правильно, держись от меня подальше. Я и не то могу.