Право на жизнь. История смертной казни - читать онлайн книгу. Автор: Тамара Эйдельман cтр.№ 86

В конце концов Чикатило сделал заявление: «Судья уже признал меня виновным и много раз высказал эту мысль… Это нашло отражение и в прессе… Не рассмотрев дело, не запросив экспертов, судья заявил: у меня – железная психика, стальные нервы… Считаю, что вывод о моей вине судом уже сделан и моя судьба уже предрешена. Поэтому не буду давать никаких показаний…» Действительно, какой же он сумасшедший, если может так связно и доходчиво обосновать свой протест? А кто знает – может быть, этот текст написал для него адвокат? Кто знает, на какие логичные поступки способны безумцы? Насколько можно доверять экспертизе, проведенной под таким общественным давлением?

Родители жертв, конечно же, были возмущены. Мать одного из погибших мальчиков сказала: «Давайте выстроим в этом зале погибших женщин и детей – они здесь не поместятся. А теперь ему жить захотелось. А о нас кто подумал? Какие у него там нарушения в психике? Почему он своих детей не убивал? Я возражаю против экспертизы».

Что можно ответить на это женщине, которая знает, что ее ребенок погиб так страшно? Наверное, только промолчать. Но должен ли суд действовать как отчаявшаяся мать? На то это и суд, воплощающий публичную, стоящую над всеми нами власть государства, чтобы быть беспристрастным. Каково быть беспристрастным, когда слышишь свидетельские показания о замученных и изуродованных женщинах, растерзанных девочках и мальчиках? Но это же суд, это суд государства, а не суд Линча…

Юрист Елена Топильская пишет, что примерно в то время, когда Чикатило начинал свои злодеяния, «не дай бог было заикнуться о том, что причины преступности могут корениться не только в социальных факторах, а еще и в самом человеке, его психофизиологических качествах, наследственности. Криминологи знают, как в 1974 году началась травля уважаемого саратовского профессора И. С. Ноя – за невиннейшее упоминание в монографии о том, что не только социальные детерминанты обусловливают преступность, но некоторые причины преступности носят биологический характер. Всего один робкий абзац про то, что да, преступность – это результат действия социальных факторов, но все же не надо сбрасывать со счетов достижения великих ученых, с которых начиналась криминология (Чезаре Ломброзо, Энрико Ферри, отечественных Д. А. Дриля, И. Я. Фойницкого и других), – и профессора И. С. Ноя выкинули с работы, изъяли его книгу из библиотек и категорически запретили на нее ссылаться» ^[214].

Так изучал ли кто-нибудь по-настоящему, серьезно психику и судьбу Андрея Чикатило?

На процессе тот постоянно приводил подробности, которые, очевидно, по его мнению, должны были смягчить сердца судей. У него было страшное детство в голодной Украине 1930-х годов – такое ощущение, что его жизнь вобрала все ужасы, обрушившиеся в те времена на нашу страну: деда раскулачили, отца, воевавшего во время войны в партизанском отряде, позже отправили в советский лагерь.

Родители страшно голодали во время коллективизации, по словам Чикатило, у него был старший братик Степан, которого во время голода съели – не то кто-то из соседей, не то сами родители. Доказательств существования несчастного Степана никто не нашел, и этот рассказ списали на желание подсудимого объяснить таким образом свою склонность к каннибализму. Но вообще-то, во время коллективизации на Украине людоедство действительно было. И кто там следил, какой маленький ребенок исчез? Потом Чикатило, родившийся в 1936 году, перенес фашистскую оккупацию, во время которой, по его рассказам, он вместе с другими мальчишками подсматривал, как расстреливали жителей села, после чего солдаты открыли огонь по детям. Маленький Андрей Чикатило оказался брошен в яму с трупами и чудом сумел оттуда выбраться. Может быть, и эта трагедия повлияла на его психику?

А еще его дразнили и обижали в школе, избивали в армии и приставали к нему, говоря его словами, «как к женщине». Судя по всему, он был латентным гомосексуалом, хотя сам не решался себе в этом признаться. Во всяком случае, и с женой, и с подавляющим большинством других женщин, которые добровольно или под угрозой ножа пытались вступить с ним в сексуальные отношения, у него мало что получалось.

Оправдывает ли это его? Конечно нет. Мы прекрасно знаем, что не все, кто пережил в детстве трагедии, не все, кого унижали в школе и в армии, не все, кто не может разобраться со своей сексуальной ориентацией, начинают совершать зверские убийства и изнасилования. Скорее, даже так: большинство этих людей не становятся преступниками. А меньшинство становятся. «Сейчас уже известно, что все серийные преступники в детстве сами были жертвами насилия, часто сексуального, – пишет Елена Топильская, – Да, не все жертвы насилия становятся маньяками, но все маньяки в детстве через это прошли» ^[215].

Так и вспоминается разговор булгаковский Маргариты на балу у Сатаны:

Конечно, Чикатило не несчастная Фрида, которой благодаря Маргарите перестали каждый день подавать платок… Но давайте представим себе, что те его рассказы, которым не поверили – и которые не очень внимательно проверили, – правда. Давайте представим себе жизнь и психику человека, у которого раскулачили деда, посадили отца, который слышал о съеденном братике, в детстве видел фашистские зверства, лежал в яме с трупами, шел в школу, ожидая, что там его снова будут бить, просыпался в казарме, чтобы снова и снова отбиваться от насильников… Это дает возможность простить его преступления? Нет. Но, может быть, дает ему право на психологическую помощь? На лечение? На возможность продолжить жизнь, пусть даже в колонии для пожизненно заключенных – где в идеале с ним должны работать психологи и люди, напоминающие сестру Элен Прежан?