Жак Деррида, анализируя взгляды философов (в том числе Гегеля, Канта и многих других), считавших казнь пусть неприятной, но необходимой мерой, лекарством, может быть горьким, но спасительным, формулирует основу их мыслей следующим образом: без смертной казни «не было бы закона. Сама идея закона предполагает, что существует нечто, обладающее большей ценностью, чем жизнь, а значит, жизнь как таковая не обязательно должна быть священной, она может быть принесена в жертву ради сохранения закона»
[182].
В общем-то, перед нами все те же римские добродетели, очень высоко ценившиеся в эпоху Просвещения. Но тем не менее споры, трактаты, размышления о необходимости смягчения наказаний – это тот воздух, которым дышал Чезаре Беккариа, человек, совершивший прорыв в вопросе отношения к смертной казни.
В 1764 году Беккариа, итальянский аристократ, выпустил книгу «О преступлениях и наказаниях» – кстати, исследователи уже давно заметили перекличку этого названия с другой книгой, написанной столетием позже, – Достоевский явно хотел напомнить о труде итальянца.
Беккариа подробно анализирует различные виды наказаний и прежде всего, вполне в духе своего времени, выступает против излишней жестокости по отношению к преступникам:
Если бы даже удалось доказать, что жестокость наказаний не противоречит непосредственно общественному благу и самой цели предупреждения преступлений, что она лишь бесполезна, то и в этом случае жестокость не только явилась бы отрицанием завоеваний в области морали просвещенного разума, предпочитающего царить среди свободных людей, а не скопища рабов, жестокосердие которых увековечено постоянным страхом, но и справедливости, и самой сути общественного договора
[183].
Он призывал к отмене пыток, которые в те времена считались само собой разумеющимися:
Никто не может быть назван преступником до вынесения приговора суда. Общество также не может лишить его своей защиты до тех пор, пока не принято решение о том, что он нарушил условия, которые ему эту защиту гарантировали. Таким образом, какое другое право, кроме права силы, наделяет судью властью наказывать гражданина до того, как установлен факт его виновности или невиновности? Не нова следующая дилемма: доказано преступление или нет. Если доказано, то оно подлежит наказанию исключительно в соответствии с законом, и пытки излишни, так как признание обвиняемого уже не требуется. В случае, если нет твердой уверенности в том, что преступление совершено, нельзя подвергать пытке невиновного, ибо, согласно закону, таковым считается человек, преступления которого не доказаны.
И, наконец, Беккариа подробно доказывает ненужность смертной казни:
Что это за право, присвоенное людьми, зверски убивать себе подобных? …как в таком случае примирить этот принцип с другим, запрещающим человеку лишать себя жизни? …смертная казнь не является правом и не может быть таковым. Это – война государства с гражданином в тех случаях, когда оно считает полезным и необходимым лишить его жизни.
Беккариа совершенно четко и ясно сформулировал то, что интуитивно чувствовали еще жители Афин, почему-то не решавшиеся казнить во время совершения священных обрядов или воевать во время Олимпийских игр. Убийство в любом случае остается убийством. Но философ идет куда дальше, чем античный оратор, и ставит своей целью доказать, что смертная казнь «не полезна и не необходима», то есть государство, применяющее ее, ничего не выигрывает, а отказавшееся от нее – не проигрывает. «Смертная казнь бесполезна и потому, что дает людям пример жестокости, – пишет он. – ‹…› Мне кажется абсурдом, когда законы, представляющие собой выражение воли всего общества, законы, которые порицают убийства и карают за него, сами совершают то же самое. И для того, чтобы удержать граждан от убийства, предписывают властям убивать».
Беккариа нападает на смертную казнь с двух сторон – и «со стороны сердца», и «со стороны разума». Он пишет и о чувствах, и о логичных рассуждениях и в обоих случаях приходит к одному и тому же выводу – смертная казнь дурна:
Какие чувства возбуждает в каждом смертная казнь? Мы узнаем эти чувства в негодовании и презрении, с которым каждый смотрит на палача, хотя тот лишь невинный исполнитель воли общества. Он – добрый гражданин, служащий общественному благу, необходимое орудие внутренней безопасности государства. Такой же, как доблестные воины, охраняющие его внешние рубежи. Отчего же происходит это противоречие? И почему это чувство, к стыду разума, неискоренимо? Потому что люди в глубине души, которая более чем что-либо продолжает оставаться сколком первозданной природы, всегда верили, что их жизнь не подвластна никому, кроме необходимости, которая твердой рукой правит миром.
Что скажут люди о мудрых властях и чопорных жрецах правосудия, посылающих с невозмутимым спокойствием преступника на смерть, обрамленную торжественными формальностями, о судье, который с бесчувственной холодностью, а может быть, и с затаенным самодовольством от осознания собственного всесилия отправляется наслаждаться радостями жизни, в то время как обреченный судорожно вздрагивает в предсмертной тоске, ожидая рокового удара? А, – скажут они, – эти законы – не что иное, как ширма, скрывающая насилие и продуманные и жестокие формальности правосудия; они не что иное, как условный язык, применяемый для большей безопасности при уничтожении нас, как жертв, приносимых на заклание ненасытному Молоху деспотизма.
Беккариа обрушивается на предположение, будто казнь одного преступника может предотвратить будущие преступления. Люди начинают сочувствовать казнимому, за что бы его ни приговорили, горячие головы, всегда готовые рисковать своей жизнью, не остановит угроза будущей казни, «но ни фанатизм, ни тщеславие не выдержат кандалов или цепей, ударов палкой, ярма, тюремной решетки.
Мысль об отмене смертной казни была в тот момент настолько непривычна, что Беккариа постоянно задавали вопрос: а что же делать с преступниками, если их не казнить?
На титульном листе третьего издания, вышедшего в Ливорно в 1765 году, была помещена подсказывающая ответ гравюра, модель которой он сам представил издателю. Богиня Правосудия, изображенная в виде Минервы, в шлеме, но без оружия в руках, взирала с ужасом и отвращением на палача, перед которым лежали отрубленные головы. Благосклонный же и удовлетворенный взгляд ее был направлен на орудия труда: мотыги, пилы, молотки, лежавшие рядом с цепями и кандалами. Богиня отвергала смертную казнь и предлагала заменить ее принудительным трудом.
Беккариа подробно остановился на этой проблеме в своей книге:
Не суровость наказания, а продолжительность его морального воздействия – вот что производит наибольшее влияние на душу человека, потому что наши чувства легче и надолго воспринимают слабое, но повторяющееся впечатление, чем сильное, но быстро проходящее потрясение.