Это… запрещенный прием.
Почему у него всегда все так легко? Будто его в этой жизни ничто не в состоянии выбить из колеи. Он всегда собран. Всегда уверен в том, что и зачем делает. Меня восхищает эта его черта. Я бы хотела научиться жить так же.
— Хей-хей, как дела? — раздаётся голос папы «за кадром».
— Они в музее, — тактично замечает мама, глядя на него поверх своего телефон.
— Ясно, — бормочет отец, будто в этот момент окончательно потерял надежду.
— Привет, папочка, — повышаю я голос, чтобы до него докричаться.
Если и существуют способы напомнить мне о моем отличии от “нормальных” девушек, то это один из них. Пару недель назад он намекнул на то, что у меня мало друзей, а когда я сказала, что предпочитаю его компанию любой другой, он опечалился. Но я считаю его почти самым умным человеком на Земле, так что было бы глупо менять его компанию на какую-то другую. Тем более, если единственная достойная его альтернатива живет... на другом конце земного шара.
Это не меняет того, что я зануда.
Тоня, моя старшая сестра, занялась бы в Нью Йорке чем нибудь более экстравагантным. Например, потащилась бы на выставку картин в стиле волосатой руки, торчащей из бамбукового стебля. Или отправилась на концерт какой-нибудь навороченной артхаусной группы.
— Как ты, Морковка? — интересуется папа все еще не появляясь в кадре.
— Я э-м-м-м… круто! — отвечаю с утроенным энтузиазмом. Все просто отлично, если не считать того, что вчера я кажется… чуть не изнасиловала сына его партнера по бизнесу! — Отлично… а как вы? Тоня дома?
— Задержка рейса. Ждём.
Моя сестра часто летает в Китай вместе с мужем. Он пытается развернуть там новый бизнес, а она не может без него прожить и пары дней. Думаю, скоро они переберутся туда основательно. Тоня и китайский, слабо представляю.
— Ба! — слышу капризный голос племянника. — Ну сделай бутерброд…
Роберту семь, и насколько я знаю, в доме своих родителей он даже яичницу жарит самостоятельно, потому что его воспитывают по какой-то специальной методике, будто готовят в президенты.
— И мне… — узнаю голос Майи, моей пятилетней племянницы.
— Слав, — злится мама. — Ну сделай ты им эти бутерброды, я же разговариваю!
— Никита, накорми детей, — издав свист, велит он.
— Эта услуга оплачивается? — интересуется мой одиннадцатилетний брат.
— Да, — усмехается отец. — Подзатыльниками.
— Как это знакомо, — бормочет у меня над ухом Алекс.
Его губы каким-то образом оказались прямо у моего виска, а сама я почти лежу у него на груди и чувствую теплое успокаивающее дыхание у себя на коже.
Почему с ним всегда так хорошо? Тепло и надежно…
На секунду мои веки опускаются, а когда понимаю, что творю, дергаюсь и выпутываюсь из его рук.
— Ладно… э-м-м... я пошла смотреть рептилий… — тараторю, поправляя волосы.
— Отдыхайте, — целует камеру мама.
— Алекс, гляди за ней в оба, — папа появляется в кадре на секунду и исчезает так быстро, что я разочарованно вздыхаю.
Мама закатывает глаза и отключается первая.
— Скучаешь по ним, зануда?
— А ты не знаешь? — пожимаю я плечом. — Я же домашнее растение.
— Ты сама ещё не знаешь, какая ты, — бросает, кладя в карманы руки.
Закусив губу, прячу от него глаза.
Иногда я думаю, что эта затея с учебой не стоит того, а потом Алекс берет меня за руку и расталкивает плечом толпу туристов, таща меня к крокодилам. Тогда все мои сомнения исчезают до худших времен, но пока я будто на своем месте.
Спустя три часа и десятиминутную очередь в туалет, мы выходим на улицу в поисках места, где можно перекусить.
Игнорируя мелкий снег, бредем по улице и я кручу головой.
Алекс предлагает купить хот-доги у торговца уличной едой, заверяя, что ничего вкуснее я в жизни не ела. Честно говоря, сама бы я вряд ли на такое осмелилась. Он это знает, поэтому поглощает свою сосиску демонстративно. Глотает не жуя, будто год не ел, и слизывает с пальцев горчицу.
— Бедный! — смеюсь, давясь своей сосиски. — Совсем одичал здесь один…
— Р-р-р… — вгрызается он в булку, и я хохочу на весь Центральный парк, когда у него во рту становится совсем тесно и точеные щеки начинают трещать.
— М-м-м… — закатываю глаза, языком собирая со своих пальцев убегающую горчицу. — Ты до переезда вообще ел сосиски?
— Не припомню…
Его голос звучит хрипло, поэтому перевожу на него глаза..
Сглатываю, облизывая губы, потому что он на них смотрит, облизывая собственные губы, а потом смотрит мне в глаза с таким напором, что я роняю свой хот-дог на землю…
Все это совершенно не сексуально. Мы с набитыми ртами и в горчице, но у меня в животе кто-то взорвал петарду.
— Ой… — бормочу, отвернувшись и посмотрев на свой потерянный хот-дог.
Алекс молча протягивает мне салфетку, а потом берет бумажный пакет с сувенирами и кладёт его себе на колени.
— Там мой сок… — тянусь за ним, лепеча. — Давай я сюда поставлю…
— Не трогай… — отрезает от немного грубо.
— Чего ты злишься? Музей не понравился? В следующий раз можешь сам выбрать куда пойдём… — пытаюсь я сгладить ситуацию.
Зажав в зубах стакан кофе, он чертыхается и лезет в карман куртки за своим звонящим телефоном.
— Джон, я немного занят… нет не на работе. Вот черт! А вы где?
С любопытством смотрю на Алекса. Он проводит пятерней по всклокоченным волосам и сбросив вызов, поворачивается ко мне.
— У знакомого днюха, празднуют здесь недалеко. Завалимся?
— А это удобно? Я там никого не знаю, это все-таки твои друзья.
— Ты знаешь меня, Морковка. Это главное.
Алекс уворачивается от моего удара и громко смеется, запрокинув голову вверх.
Морковкой называть меня может только папа!
Глава 4
— Тебе нравится джаз? — нервно кричу через приоткрытую дверь ванной. — Я видела тут недалеко играют, может сходим?
— В качестве разнообразия, может быть, — долетает до меня расслабленный голос Алекса.
Наклонив голову, закатываю к потолку глаза, пытаясь не видеть покрывающих мою грудь засосов. Зажмурившись, изо всех сил пытаюсь вспомнить, как они появились, но все будто накрыто железным колпаком. Хотя теперь я отлично помню, как мой язык изучал голый торс Алекса... а вот того, как он пытался меня сожрать в памяти не воспроизводится. Может кто-то сверху жалеет мою нестабильную психику?