Хотя большинство маминых клиентов были постоянными, знакомыми папы и жителями Глостера, некоторые приезжали из разных других мест, увидев рекламу Мэнди, которую папа давал в британские журналы по поиску знакомств. Завсегдатаи в основном уверенно заходили в дом, а новички выглядели подозрительно и неловко. Она зарабатывала этим много денег, которые сначала прятала в лифчик, а потом перекладывала в красный ящик для денег. Иногда после встреч наверху она показывала мне деньги, которые заработала за день.
– Гляди, сотня фунтов, – говорила она, махая передо мной купюрами.
– Так, а где моя зарплата няни?
Я осмеливалась задать такой вопрос, только когда чувствовала себя особенно смелой. Но никогда больше не звучало никаких вопросов про оплату моей помощи. Деньги, которые она получала за работу, были важной частью семейных доходов. Она говорила, что с годами так набирались тысячи фунтов. Разумеется, с помощью этих денег выполнялись все перестройки в доме, в том числе и ремонт ее рабочей комнаты наверху.
Из всей работы, которую папа сделал по модернизации дома, в это место он вложил больше всего усилий. Помимо маминой рабочей спальни, где стояла кровать с балдахином и кружевными занавесками, а также спальни, в которой мама спала с папой, в этом помещении находились также кухня и гостиная. Он даже соорудил «гавайский» бар с коктейлями, стены которого были расписаны изображениями необитаемого острова. Там было много места, где стояли шкафы с посудой, полки для секс-игрушек и камеры, на которые папа снимал мамины встречи с мужчинами.
Они держали это помещение на верхнем этаже закрытым. Мама обычно носила ключ от него на цепочке у себя на шее, и это казалось несколько странным, потому что она и папа прекрасно знали: для нас нет секрета в том, что именно происходит в этом помещении. Это была секретная часть их жизни, в которой на самом деле ни для кого из нас не было секрета.
Иногда нам удавалось проникнуть в это помещение, взломав американский замок с помощью кредитной карточки. Мы с любопытством осматривались там, хотя никогда не бывали сильно удивлены тем, что увидели. Это помещение просто казалось грязным и неприятным. Мы никогда не оставались там надолго, и родители ни разу нас за этим не поймали.
Кроме того, там были и более отталкивающие вещи. У мамы была книжка, в которой она записывала размеры клиентов, с которыми спала, и оставляла про них прочие комментарии.
Мамина деятельность в этом помещении все больше становилась частью нашей жизни на нижних этажах. Папа подключил аудионяню и таким образом мог подслушивать, что происходит на маминых встречах из любого места в доме. Иногда он даже включал передатчик, когда мы были рядом. Слушать это было омерзительно – оттуда раздавались ужасные кряхтения и стоны – и от этого никуда нельзя было деться. Папа лишь смеялся над нашим замешательством.
Еще после клиентов оставались презервативы, которые папа находил и хранил после ухода мужчин, и даже целая коллекция трусиков, которые мама оставляла после своих встреч. Эти вещи, все еще в сперме, складывались в банки для хранения и убирались на мамину каминную полку. А когда кто-либо из мужчин переставал приходить, из банки все это доставали и сжигали, и оставшийся пепел пересыпался в другую банку – это были самые омерзительные моменты. Папа описывал нам все эти тошнотворные процедуры всегда с большим удовольствием и грязными подробностями.
На суде мама всеми силами пыталась настаивать, что ее работа проституткой происходила исключительно под давлением папы, что это был просто еще один из аспектов адской жизни, которую он ей устроил. Она говорила то же самое мне и когда я выросла, и когда навещала ее в тюрьме после вынесения приговора: что ее возмущало прозвище «Мэнди» и, особенно с годами, эту работу она считала тягостной и унизительной. Некоторыми клиентами были папины приятели, и их она особенно не хотела принимать. Один, в частности, был другом семьи. «Мне нужно подняться наверх и удовлетворить этого сраного мужика», – говорила она мне, пока я мыла посуду после ужина, хотя никогда не признавалась, кто именно был этим «другом».
Но во всем остальном она казалась более чем добровольной участницей. Все убранство в этом помещении на верхнем этаже выглядело не так, словно папа заставляет ее заниматься всем этим, а как их совместное предприятие – даже лежала подушка с надписью «Мама и папа» на том диване, где мужчины сидели и ждали ее. К тому же спальня мамы с папой находилась не то что в противоположной части дома, как можно было ожидать, а всего в нескольких футах от того места, где мама развлекала клиентов. Над их брачным ложем папа повесил металлическую табличку, на которой он написал слово, грубо обозначающее влагалище. Это ярко показывало, как их собственная половая жизнь зависит от маминого занятия проституцией и пересекается с ней, а не является чем-то, чему требуется отдельный укромный уголок.
Сейчас, когда я повзрослела, для меня удивительно, как легко мы, дети, приняли эту часть жизни мамы и папы, выходящую за рамки нормального. Конечно, мы знали, что в других семьях такого нет, и делали все возможное, чтобы скрыть эту часть жизни от внешнего мира, потому что – помимо всего прочего – это было невероятно стыдно. Но в конце концов мы просто смирились с тем, что такая вот они пара.
Страх перед тем, что семья может развалиться, был одной из причин, по которой я старалась не переживать по поводу этой черты родителей. Хезер чувствовала то же самое. Нам казалось, что если мы будем тихими и послушными, если постараемся угождать изо всех сил, то это снизит шансы развалиться всему нашему дому.
Иногда мы выезжали на семейные каникулы. В один год мы съездили в Уэльс, посмотрели морское побережье и покатались по Сноудонии
[1] с четырехспальным домом-фургоном и тентом. Я помню, это было очень весело. Мы все набились в задней части папиного фургона. Это было ужасное средство передвижения для путешествий. Папины инструменты – молотки и пилы – свешивались с боков фургона и часто падали на нас. Еще там не было сидений, поэтому нам приходилось облокачиваться на колесные ниши или просто сидеть на старом куске ковра, лежавшем на полу. Там не было ни окон, ни нормальной вентиляции. Помню, однажды мы все отравились газами, которые просачивались внутрь фургона из неисправной выхлопной трубы. Нам было очень плохо. Но когда мы отправлялись в путешествие, мы обычно не обращали внимания на такой дискомфорт. Все это выглядело как большое приключение. Иногда папа даже (это запрещается делать) разрешал нам ехать в доме на прицепе, пока фургон тянул его за собой. Мы скакали внутри прицепа, смеялись и кричали от восторга.
Еще одни каникулы прошли в кемпинге для домов-фургонов в городке Крэйвен-Армс графства Шропшир. Мама сказала, что ей там очень нравится, и она одно время хотела переехать туда. Рядом с кемпингом была ярмарочная площадь, но нам нельзя было туда заходить, мама с папой говорили, что нам это не по карману. Как бы то ни было, мы подружились с другими детьми в кемпинге. Хезер, Стив и я были уже в раннем подростковом возрасте, и было так здорово быть где-то вдали от дома и просто проводить время с ровесниками. Это и правда были очень хорошие каникулы, хотя все старшие дети в нашей семье вынуждены были спать под тентом, где было очень холодно, или в задней части папиного фургона. Младшие дети спали в доме-фургоне с мамой и папой. Впрочем, это не мешало родителям заниматься сексом. Я помню, как возвращалась к фургону поздним вечером и увидела, что он раскачивается от того, что они внутри. Со мной было несколько друзей, с которыми я познакомилась в кемпинге, и я изо всех сил надеялась, что они ничего не заметили.