Люблю тебя, мама. Мои родители – маньяки Фред и Розмари Уэст - читать онлайн книгу. Автор: Нил Маккей, Мэй Уэст cтр.№ 14

Папа совершенно открыто говорил о сексе. Если верить папе, то его отец сказал ему, что право и обязанность любого отца – первым войти в свою дочь. Не помню, когда он впервые сказал это нам вслух, и я сначала не поняла, о чем речь, так как была очень маленькой. Даже когда я наконец поняла, что это значит – отец чувствует за собой право владеть нашими телами, – поначалу я не испугалась. Ребенок ведь мало понимает или беспокоится по поводу будущего, правда? Это было что-то такое, что могло произойти, когда я вырасту, а до этого еще так далеко. И к тому же, хотя папа был странным человеком, он часто бывал веселым, много шутил и смешил меня – я не чувствовала страха рядом с ним.

Дядя Джон был другим. В нем не было ничего подобного, никакой теплоты. Услышав впервые, я больше не могла забыть историю о том, как он убивал кошек.

Впервые кое-что случилось, когда мне было пять лет. Мама и папа ушли – не помню, чтобы они объяснили куда, – и оставили дядю Джона присмотреть за мной, Хезер и Стивом. Кажется, до этого они так не делали. В какой-то момент дядя Джон вошел в комнату, где мы играли, и велел мне пойти с ним в ванную. Он сказал, что мне нужно помочь ему кое с чем. Я очень хорошо помню, что не хотела идти туда с ним, и мне было страшно. Но я была маленькая, так что у меня не было выбора, кроме как сделать то, что было велено.

Папа смастерил для мамы деревянный пеленальный столик рядом с ванной. Дядя поднял меня на него и закрыл дверь на замок. В том возрасте я понятия не имела, что такое секс, поэтому не знала, что было дальше, и думала, что это какая-то игра. Но я помню, как мое чувство страха нарастало, меня охватывала паника от того, что я была рядом с ним, пугало то, что он собирается делать. Ничего не говоря, он снял мое белье, расстегнул свою ширинку и залез на меня сверху. Я чувствовала его вес, как дядя Джон меня прижимает, придавливает. Я пыталась освободиться из-под него, извивалась, но он рассердился и приказал мне не дергаться. Он еще сильнее налег на меня, приподняв свой отвратительный толстый живот, прижал меня и продолжал. Запах затхлого табака и пота на его одежде был невыносимым и вызывал у меня тошноту – до сих пор, когда я чувствую запах табака, мне становится тошно, и я вспоминаю о том вечере. Но я продолжала двигаться и елозить, чтобы освободиться, и просто хотела, чтобы это закончилось. Это не продлилось долго. Я представляю, что это наверняка было больно, и скорее всего, очень сильно, но память об этой боли вытеснилась у меня из памяти. Я уверена, что у меня шла кровь, но я не помню и этого.

Наконец он застегнул ширинку, спустил меня со столешницы и велел вернуться играть с Хезер и Стивом. Затем, чуть было не забыв, он вытащил из кармана монету, бросил ее мне и сказал никому не говорить о том, что случилось.

С годами я изо всех сил пыталась выкинуть это воспоминание из головы, как будто, если бы у меня получилось не думать больше об этом, я смогла бы превратить это в нечто, чего не происходило на самом деле. Я даже не осмелилась рассказать об этом Хезер, а ведь с ней одной я могла бы поделиться подобным. Это сложно объяснить, но когда с тобой происходит нечто, что ты ощущаешь, как плохое, но никто тебе не объяснил, что это, не назвал это, не сказал, что это плохо и что в этом нет твоей вины, – тогда сложно понять, как рассказать об этом кому-либо, даже если тебе не запрещали рассказывать. Как будто тебе никто не дал словаря, и ты не можешь подобрать слов, чтобы описать проблему. Только когда я стала старше, я поняла, что для этого существует слово, и то, что случилось, называется изнасилованием. И даже тогда это было лишь одним происшествием из целого ряда случаев, когда папины друзья, приходившие к нам домой, трогали меня в недопустимых местах. Все, что я могла при этом сделать, – дождаться, когда это прекратится, чтобы выбежать на улицу и продолжить играть.

Я никому не говорила об этом годами, пока в раннем подростковом возрасте не пошла поплавать в бассейн с Энн-Мари. Это было уже после того, как она перестала жить у нас в доме. Когда после бассейна мы переодевались, она заговорила о маме и папе. И совершенно неожиданно, как будто у нее вдруг возникла непреодолимая нужда отвести душу, она рассказала мне, что подвергалась сексуальному насилию от обоих моих родителей. Я была поражена. Я и понятия не имела, что с ней такое происходило, но теперь совсем другими глазами взглянула на ее жизнь в доме наверху, проходившую, пока мы были заперты внизу, в подвале. Она сказала, что это длилось годами, хотя и не вдавалась в подробности и не говорила, насколько все это было тяжело. Она предупредила меня, что они могут решиться повторить то же самое и со мной. Я сказала ей, что папа уже пытался полапать меня несколько раз, но мне удавалось остановить его, и мама знала, что он приставал ко мне, хотя никак мне не помогла. Я ни на секунду не допускала мысли о том, что Энн-Мари могла лгать о маминой помощи в папином насилии, однако я была настолько шокирована самой идеей таких поступков, что просто не способна была принять это. А затем она упомянула, что дядя Джон тоже совращал ее, и предупреждала, что и мне тоже нужно его остерегаться. Поэтому я проговорилась ей о том, что он сделал со мной. Она, похоже, совершенно не удивилась и начала расспрашивать меня об этом, но я не хотела в подробностях рассказывать об этом и замолкла. Я просто хотела держаться как можно дальше от тех воспоминаний. И больше в разговорах между нами эта тема никогда не возникала.

Затем, через два года после того, как убийства на Кромвель-стрит были раскрыты, я получила письмо, в котором меня вызывали дать показания против дяди Джона, который обвинялся в изнасилованиях и побоях. Энн-Мари дала исчерпывающие показания против него и сказала полицейским, что это происходило и со мной тоже.

Я не хотела снова видеть дядю Джона и переживать все подробности происходившего, тем более не в переполненном зале суда. По моей просьбе адвокат написал письмо, в котором говорилось, что я не хочу свидетельствовать, однако мне сказали, что выбора у меня нет – ко мне могут просто прийти и отвезти меня в суд в любой момент. Я надеялась, что это неправда или что суда не будет.

В тот период я жила с Тарой. Она только что родила второго сына. Ему исполнился всего лишь день, и мы вместе вернулись из больницы, когда начался суд. Я молилась, что власти передумают вызывать меня в суд как свидетельницу. Я не хотела оставлять Тару одну с младенцем и вторым сыном, которому было уже два года, да еще и с моей дочерью, которой было девять месяцев. Я думала, что такая нагрузка будет чрезмерной для Тары, и мы все еще не могли рассчитывать ни на чью помощь в этом.

Однако сотрудники полиции пришли ко мне домой и сказали, что я должна ехать с ними. Они отвезли меня в суд. Я помню, как сильно нервничала, бродя по комнате свидетелей. Когда меня наконец вызвали, я подошла к месту для свидетелей и стала смотреть прямо перед собой. Я точно знала, что дядя Джон находится на месте для обвиняемых сбоку от меня, но я решительно не хотела встречаться с ним взглядом.

Я дала присягу и представила свидетельские показания, что далось мне очень непросто. Меня просили описать, что со мной делал дядя Джон. Я пыталась просто ответить, что он совратил меня, но от меня требовали физиологических подробностей. Мне пришлось подбирать правильные термины: «Он ввел свой пенис внутрь», – и тому подобные. Я чувствовала, что надо мной снова творится насилие, и просто хотела уйти оттуда.