В ее словах звучало такое раскаяние, что у Джуда выступили на глазах слезы, и он вместо ответа пожал ей руку.
— Уйдем поскорей отсюда, я больше не буду! — покорно сказала она, и они покинули церковь.
Сью намеревалась пойти на вокзал встречать Филотсона. Но первым, на кого они натолкнулись, выйдя на Главную улицу, и был школьный учитель, — его поезде прибыл раньше, чем Сью ожидала. Собственно говоря, не было ничего предосудительного в том, что она опиралась на руку Джуда, но она поспешила выдернуть свою; руку, и Джуду показалось, что Филотсон удивился этому.
— А мы сейчас так забавлялись! — воскликнула она, невинно улыбаясь. — Мы были в церкви и репетировали венчание. Правда, Джуд?
— Репетировали? — изумился Филотсон.
Джуд осудил в душе излишнее чистосердечие Сью, однако она зашла слишком далеко и надо было все объяснить, что она и не преминула сделать, рассказав, как они шествовали к алтарю.
Видя недоумение Филотсона, Джуд сказал как можно беззаботнее:
— Я хочу купить для Сью еще один маленький подарок. Зайдем все вместе в магазин?
— Нет, — возразила она, — я пойду с ним домой.
И, попросив своего друга не задерживаться, ушла с Филотсоном.
Джуд скоро вернулся и присоединился к ним, и они стали готовиться к венчальному обряду. Волосы Филотсона были гладко причесаны, даже прилизаны, а ворот рубашки туго накрахмален, — наверное, впервые за последние двадцать лет. Он производил впечатление человека почтенного и серьезного, и, глядя на него, вовсе нельзя было поручиться, что он будет добрым и снисходительным мужем, но что он обожает Сью — это было ясно, тогда как весь ее вид говорил, что она считает незаслуженным такое поклонение.
Хотя до церкви было рукой подать, он нанял в "Рыжем льве" экипаж, и когда они выходили, у дверей стояла кучка женщин и детей. Школьного учителя и Сью здесь никто не знал, но Джуда уже начали принимать за своего, городского; жениха и невесту сочли его родственниками, приехавшими издалека, и никто не предполагал, что Сью еще совсем недавно училась в здешнем педагогическом колледже.
В карете Джуд вынул из кармана еще один свадебный подарок — два или три ярда белого тюля — и набросил его на Сью поверх шляпки как фату.
— На шляпку не годится, — сказала она. — Я сниму ее.
— Нет; оставьте, — попросил Филотсон.
Она повиновалась.
Когда они вошли в церковь и заняли свои места, Джуду показалось, что предварительное посещение несколько притупило остроту восприятия всей церемонии, но уже в середине службы он глубоко сожалел, что согласился быть посаженым отцом. Как могла Сью набраться дерзости просить его об этом? Ведь это жестоко не только по отношению к нему, но и к себе самой! В таких делах женщины совсем не похожи на мужчин. Или, может быть, они вовсе не так чувствительны, как принято думать, а скорее, даже черствы и совсем не романтичны? Или они просто герои? А может, Сью до того испорчена, что умышленно причиняет боль себе и ему, находя странное и мрачное наслаждение в самоистязании и в нежной жалости к нему за то, что заставляет страдать и его? Он видел, какое напряженное у нее лицо, и когда настал мучительный момент, — он "отдавал" ее Филотсону, — она едва владела собой, правда, не из жалости к себе, а скорее, потому, что сознавала, какие чувства должен испытывать он, и что ей не следовало звать его сюда. Возможно, в своем чудовищном непостоянстве она и впредь будет причинять муки другим и сама мучиться заодно.
Филотсон, казалось, ничего не видел и был словно в тумане, скрывавшем от него чувства окружающих. Когда они расписались в книге браков и вышли и самое тяжелое осталось позади, Джуд почувствовал облегчение.
У него дома они ознаменовали это событие скромной трапезой, и в два часа Сью и Филотсон отбыли, Проходя по мостовой к экипажу, Сью оглянулась, в глазах ее стоял страх. Неужели она совершила это безрассудство, этот опрометчивый бросок в неизвестность для тога; только, чтобы доказать ему свою независимость, отомстить ему за его скрытность? А может, она была такой отважной с мужчинами потому, что, словно дитя, не ведала о той стороне их натуры, которая разбивает сердца женщин и их жизнь?
Уже занеся ногу на подножку экипажа, она обернулась и сказала, что забыла что-то в доме. Джуд и квартирная хозяйка вызвались принести ей.
— Нет, — ответила она и кинулась назад. — Мой платок. Я помню, где я его оставила.
Джуд последовал за ней. Она нашла платок и вышла, держа его в руке. Полными слез глазами она поглядела на Джуда и чуть пошевелила губами, словно хотела; признаться ему в чем-то. Но прошла мимо, и что она собиралась сказать, он так и не узнал.
VIII
Джуд спрашивал себя, в самом ли деле она забыла платок или собиралась сказать ему о своей несчастной любви, но в последний миг не решилась.
После их отъезда он не мог оставаться в опустевшей квартире и, боясь поддаться искушению утопить горе в вине, поднялся наверх, сменил темный костюм на светлый, а башмаки из тонкой кожи на грубые и пошел работать, как в обычный день.
Но в соборе его преследовал знакомый голос и неотступная мысль, что Сью вернется. Ему казалось, что она ни за что не уедет к Филотсону. Уверенность в этом все возрастала, не давая ему покоя. Как только бой часов возвестил о конце работы, он бросил инструменты и помчался домой.
— Кто-нибудь заходил ко мне? — спросил он.
Никто не заходил.
Поскольку гостиная на первом этаже была за ним до двенадцати ночи, он просидел там весь вечер. И даже когда пробило одиннадцать и хозяева ушли спать, он не мог отделаться от чувства, что Сью и на этот раз вернется в маленькую комнату на другом этаже, где она провела уже столько ночей. Никогда нельзя знать заранее, как она поступит; так почему бы ей не вернуться? Он бы охотно примирился с мыслью, что она не будет его женой и возлюбленной, лишь бы она жила здесь как друг и сосед по дому, пусть даже между ними сохранятся самые строгие отношения. Ужин его стоял не тронутым; подойдя к парадной двери, он потихоньку открыл ее, вернулся к себе в комнату и сел; он так и не сомкнул глаз, подобно тем, кто не спит в Иванову ночь, ожидая, что появится призрак любимой. Но она не пришла.
Отчаявшись в своей безумной мечте, он поднялся наверх, стал у окна и постарался представить себе ее вечернее путешествие в Лондон, где она и Филотсон решили провести медовый месяц; он представил себе, как промозглой ночью они едут к гостинице вот под этим же небом в полосах облаков, сквозь которые не столько проглядывала, сколько угадывалась луна да несколько крупных звезд виднелись смутными расплывчатыми пятнами. Для Сью это было началом новой жизни. Он мысленно перенесся в будущее и увидел ее в окружении детей, похожих на нее. Но ему, как и другим таким же мечтателям, не дано было утешиться тем, что в детях он увидит повторение ее образа, так как своевольная природа распорядилась, чтобы дети не были точной копией только одного из родителей. Об обновлении мечтают все, однако полного возрождения себя в детях, не подпорченного примесью, не бывает. "Если отчуждение или смерть отняли бы у меня любимую, то я мог бы пойти и посмотреть на ее ребенка — только ее одной, — и я бы утешился!" — думал Джуд и тут же с горечью отмечал, уже в который раз за последнее время, что природа презирает особо возвышенные чувства людей и остается равнодушна к их устремлениям.