— Ну, хорошо, пусть так! Ты все принимаешь так близко к сердцу! Сейчас я и сам склонен дать мирское толкование этим словам. И если уж на то пошло, ты знаешь; что прекраснейшая из женщин для меня — это ты!
— Тебе не следует этого говорить! — отозвалась она, и в голосе ее прозвучала суровая нотка.
Их глаза встретились, и они пожали друг другу руки, словно старые друзья-приятели. Джуд понял, сколь нелепо спорить о таком отвлеченном предмете, а она — как глупо плакать из-за того, что написано в такой древней книге, как Библия.
— Я не буду трогать твоих убеждений, честное слово! — продолжала она примирительно, так как теперь он был, пожалуй, куда более взволнован, чем она. — Но мне всегда так хотелось найти друга, которого я могла бы вдохновить на что-то высокое, и когда я узнала тебя и поняла, что ты хочешь быть мне другом, я, — что ж, признаюсь, — я подумала, что как раз ты и можешь быть этим другом. Но ты столько принимаешь на веру по традиции, что я совершенно теряюсь.
— Видишь ли, дорогая, мне кажется, что каждый должен принимать что-то на веру. Жизнь слишком коротка, чтобы доказывать каждый постулат Евклида прежде, чем в него поверить. Я принимаю христианство.
— Что ж, пожалуй, ты мог бы принять кое-что и похуже.
— Да, конечно. А пожалуй, и принимал! — Он вспомнил об Арабелле.
— Я не стану спрашивать, что, потому что ведь мы решили быть добрыми друзьями, да? И никогда, никогда не будем сердить друг друга? — Она доверчиво поглядела на него, и голос ее словно проник в его сердце.
— Ты всегда будешь мне дорога! — сказал Джуд.
— А ты — мне. Ведь ты такой прямодушный и все прощаешь своей негодной, надоедливой Сью!
Он отвел глаза: эта дружеская нежность была слишком мучительна. Быть, может она-то и разбила сердце бедному автору передовиц. Теперь пришел его черед? Но Сью так мила!.. Если б только он мог забыть, что она женщина, с такой же легкостью, с какой она забыла, что он мужчина, каким чудесным товарищем она была бы, — ведь разногласия по отвлеченным вопросам только сближали их в обычной, повседневной жизни. Она была ему ближе всех женщин, которых он знал, и он не допускал мысли, что время, вера или разлука могут отнять ее у него. Однако ее неверие его огорчало.
Они сидели, пока она не уснула, а следом за ней, не вставая со стула, задремал и он. Каждый раз, как он пробуждался, он переворачивал ее вещи и раздувал огонь. Около шести он проснулся окончательно, зажег свечу и убедился, что ее платье просохло. В кресле было удобнее, чем на стуле, поэтому она еще продолжала спать, укрывшись его пальто, и казалась теплой, словно свежая булочка, и мальчишески юной, словно Ганимед. Положив перед ней одежду и тронув ее за плечо, он спустился во двор и умылся при свете звезд.
V
Вернувшись, он застал Сью в ее обычном виде.
— Смогу я выйти, чтобы меня не увидели? — спросила она. — Город еще не проснулся.
— Но ты же еще не завтракала!
— А я и не хочу! Ох, наверное, мне не надо было убегать из школы! В холодном утреннем свете все выглядит совсем по-другому, верно? Просто не знаю, что скажет на это мистер Филотсон! Я поступила туда только потому, что он так хотел. Он — единственный человек на свете, кого я уважаю или, скорее, побаиваюсь. Надеюсь, он простит меня, но разбранит ужасно!
— Я поеду к нему и объясню… — начал было Джуд.
— Нет, не надо. Какое мне до него дело! Пусть думает что угодно — все равно я буду поступать, как захочу!
— Но ты только что сама сказала…
— Ну и что? А я все равно буду делать все по-своему и с ним не посчитаюсь. Я уже решила, как быть, — поеду к сестре одной нашей ученицы, она приглашала меня к себе. У нее школа возле Шестона, — это милях в восемнадцати отсюда, — поживу там, пока все уляжется, а потом вернусь в колледж.
В последнюю минуту она позволила сварить ей чашку кофе на спиртовке, которую он держал у себя в комнате, чтобы иметь возможность готовить себе завтрак каждый день перед уходом на работу, когда весь дом еще спал.
— Теперь закуси — и в путь, — сказал он. — По-настоящему позавтракаешь, когда доберешься до места…
Они потихоньку вышли из дому, и Джуд решил проводить ее до вокзала. Когда они шли по улице, из окна верхнего этажа высунулась чья-то голова и тут же спряталась. Сью как будто раскаивалась в своей опрометчивости и жалела, что подняла бунт; при расставании она пообещала дать знать о себе, когда ее снова допустят в педагогическую шкблу. Стоя рядом на платформе, они чувствовали себя несчастными, и было видно, что ему хочется сказать ей еще что-то.
— Я хочу тебе кое-что сказать, — торопливо проговорил он, когда подошел поезд. — Одно — теплое, другое — холодное.
— Джуд, — перебила она. — Одно я знаю. Не надо!
— Что не надо!
— Не надо любить меня! Относись ко мне хорошо — вот и все!
У Джуда был такой убитый вид, что, прощаясь с ним из окна вагона, она почувствовала волнение, и жалость. Но вот поезд тронулся, и, помахав ему своей хорошенькой ручкой, она скрылась из глаз.
В то воскресенье Джуду было в Мелчестере до того тоскливо, а Соборная площадь казалась до того ненавистной, что он пропустил все службы в соборе. На следующее утро от нее пришло письмо, которое она со свойственной ей порывистостью написала, как только добралась до дома своей подруги. Она сообщала, что доехала благополучно и устроилась хорошо, а дальше писала:
"По правде говоря, милый Джуд, пишу я тебе по поводу того, что сказала тебе при расставанье. Ты был со мною так добр и ласков, что как только ты исчез из виду, я вдруг почувствовала, какая я жестокая и неблагодарная, что сказала тебе такие слова, и совесть не дает мне покоя. Ты можешь любить меня, Джуд, если хочешь; я ничего не имею против и никогда уже не скажу тебе — не надо!
Не хочу писать об этом ничего больше. Ведь ты простишь своей легкомысленной подруге ее жестокость и не сделаешь ее несчастной, сказав "нет".
Твоя Сью"
Нет нужды говорить, каков был его ответ и как он размечтался о том, что бы он сделал, будь он свободен; Сью тогда было бы излишне задерживаться у своей подруги. Он чувствовал, что если бы дело дошло до борьбы с Филотсоном за обладание ею, победа была бы за ним.
Однако Джуд склонен был придавать записке Сью, посланной в невольном порыве чувств, большее значение, чем она того заслуживала.
Прошло несколько дней, и он поймал себя на том, что ждет от нее еще писем. Но писем больше не приходило, и, охваченный сильнейшим беспокойством, он послал ей снова записку, что собирается навестить ее в одно из воскресений, — ведь их разделяет всего восемнадцать миль.
Он ждал ответа на второе утро после отправки своего послания, однако не получил его. Настало третье утро, почтальон прошел мимо. Была суббота, и в лихорадочной тревоге он отправил Сью коротенькую записку из трех строк, сообщая, что приедет на следующий день, так как чувствует, что с ней что-то случилось.